Стекла

Усомниться в правильности и справедливости мира мне помог разрыв с любимым человеком. Я так слезно молилась, что, мне кажется, небеса содрогнулись от количества заданных мною Богу вопросов. Я осталась одна, с обжигающим цветком моей любви в руках. Нежное дитя, выплюнутое моим тлеющим нутром и помутневшим сознанием, сочится сквозь пальцы, и, потеряв его, я потеряю всякую веру в безмятежное счастье.
Моя мама всегда грозилась в пьяном угаре уйти от нас с отцом, и когда мне было девять, я, проснувшись, не обнаружила ту самую теплую женщину, которая изрыгнула меня в течение позорной жизни. В одиннадцать меня отправили в деревню к тетке, где я прожила шесть лет. Отец женился во второй раз и решил, что я не смогу ужиться с его молоденькой пассией. Я уехала в Питер и поступила в университет. Каждый месяц он высылал мне деньги, которых катастрофически не хватало, и в жаркие весенние дни мне приходилось слоняться по городу, таять под солнцем, и липкими, как в сахаре, пальцами зажимать одну за другой дешевую сигарету. У меня не было ни подруг, ни друзей. Только нескончаемое множество «приветливых», расплывающихся всякий раз при виде меня лже-приятелей. Угнетенная окружающей меня безнравственностью я скрывалась на опустевших питерских улицах во время дождя. Прыгала босая по лужам, ловила простуду. И лежа под грязным потрескавшимся потолком, тратила себя на раздумья. Выздоравливала и не навящево улыбалась прохожим.
В одну из летних белых ночей я проснулась от мучившей меня жажды. Вылив в горло три стакана холодного молока, я вышла на балкон. Мне так захотелось любить, что усевшись на устланный осколками старой плитки пол, я принялась мечтать. Вскоре мне это надоело, поскольку ничего хорошего на ум не приходило, я с немалым трудом притащила на балкон огромное зеркало, которое едва протиснулось в дверном проеме, заполненном спертыми запахами металла, вонючего воздуха и моей напряженности. Опустившись на пол, я начала рассматривать себя. Сонными глазами на меня смотрело что-то пугливо-нежно-непонятное. Подмяв под себя ноги, я расстегнула все пуговицы отцовской рубахи, которую стащила еще перед отъездом в Питер, и служившей мне домашней одеждой. Невинные руки сияли непорочной белизной, истосковавшийся по теплому дыханию и влажности губ впалый живот украшал шрам от ветряной оспы. Волнующая и наполненная чувствами ключица, гордая шея, полные губы, цветаевский профиль, серебряный крестик, свисавший чуть ниже яремной впадины, – все это принадлежало мне. Я достала сигарету и закурила. Я подумала о том, что я смогу полюбить себя так, как хотела, чтобы любили меня. Выдыхая серо-голубой плотный дым, я чувствовала, как стесняюсь своего отражения, смущенно отворачиваясь и волнуясь. Так прошла ночь.
Первопричиной моего обретения чувства к собственному отражению стала тотальная ненужность меня всему этому сумасшедшему и мчащемуся по кругу за своим хвостом миру. Я старалась дарить себе открытки по праздникам, я покупала себе цветы, чаще всего лилии, на сэкономленные с обедов деньги. Теперь я не была одинока, я каждый вечер благодарила Господа Бога за то, что он послал мне, пусть и несовершенную, начертанную моим воображением, но искреннюю любовь. Я жила в разладе со всем, что меня окружало, но только не с собой. Иногда мне удавалось забираться на крышу, чтобы полюбоваться рассветом. (Да уж, загромоздить туда отражающий малютку-меня кусок стекла было не так просто) Иногда мы болтали часами, иногда просто молчали, а во все остальное время мы просто радовались, что живем. И я со временем стала замечать, что мой скептический настрой к мирскому движению плавится под силой и мощью моей любви. Я полюбила птиц, сидящих стаями на холодных ночью и раскаленных дневным солнцем железных ограждениях питерских крыш. Я полюбила ветер, я шагала по Невскому,  легко и непринужденно дышала всеми своими простреленными никотином легкими. Вооружившись плеером и парочкой дисков, я изучала пыльные объездные магистрали, тихие дворики с искареженными, с целофаном вместо окон, «копейками», каталась от станции до станции в метро, где в переполненных вагонах жирные и потные женщины терлись своими грудями о мою спину. И все-таки я смотрела на мир сквозь призму придуманных мною цветов. Я толерантно прогибалась под своею же выдумкой, добровольно отдавая себя в жестокие когти подруги-жизни. Мы перешли с ней «на ты»,  и я себя потом долго за это винила.
В отмытом мною до блеска зеркале, я начала замечать не только себя, и все, что вмещало в себя стеклянное полотно, я тоже полюбила. Я спешила домой и не выносила вечерние пробки, потому что не терпела поскорее встретиться с моим миром. И вот однажды, войдя в нагретую комнату общаги, я увидела в мусорной корзине тысячи осколков! Все перевернулось и что-то мучительно острое пронеслось по телу. В тысячи осколков превратилась моя мечта. Я развалилась как карточный домик от легкого дуновения ветра, как высохший замок на песке, построенный рукой неиспорченного дитяти, с не прогнившим сердцем и чистыми глазами. Я потеряла любимого человека, я осталась одна с обжигающим цветком любви в моих руках.
Ничто вокруг не желало принимать мой бесценный запас тепла и любви. Даже мне он стал просто не нужен. Я начала раздаривать и раздавать себя направо и налево. Никто не брал. Соль съедала мое лицо и мешалась с холодным дождем.
Я напрасно себя уговаривала отдаться кому попало! Он сам нашел меня, он прошептал взглядом, что искал меня везде и всегда. – Ты сумела посадить цветы на сухой бесплодной, пустынной почве. Ты пахнешь юностью, где танцуют лилии. В заляпаных, немытых окнах видна мамочка-жизнь, но, ты посмотри, куда ей до тебя! Полупьяная и безумная она, коптит небо и завидует таким, как ты. Она устала, ей хочется ласки. Хочу увидеть твой влюбленный взгляд, пусть даже не с моим в нем отраженьем. Демонстративно плачущие рыбаки вылавливают последнюю надежду на восхождение к Нему. Я люблю тебя. Я разбил свое зеркало сам, когда узнал, что умерло твое. Мы построим новое, – он протянул мне руку.
Мы прожили долгую жизнь, встретили Старость и Смерть. Мы создали миллионы зеркал и подарили их несчастным людям. И даже если, повесть искарежена завистью,  в прогретом дыханием воздухе равнодушные матки целуются, а таинственные и далекие небесные созвездия сплелись уголками губ и цветут.