вымышленному другу

Доморощенный снег или воск,
Доморощенный жемчуг и вереск,
Как прицел наводящийся лоск,
Неотступный, навязчивый шелест,

Блеск витрин или глаз – все одно,
Там глаза пожирают витрины,
Там витрины растелят сукно
Неразорванной пуповины.

Так и жить этот блеск, этот лоск,
Этот быт и уют откровенно
Принимая как чистый вопрос
Разукрашивать голые стены.

Плюс твой голос в багровых тонвх
Повторяет магнитная пленка,
Вызывая тот вкус на губах
И в душе беспощадность ребенка.

Отчего же всем этим легко,
Относительно к прожитым годам,
Пренебрег, предпочтя кабаков
Полусумрак сиянью природы,

Ты, такой господин, дворянин,
С поступью молодого кентавра,
Разменяв свой единный сантим
На четыреста тысяч литавров.

Дни текут как арабская вязь
Не смущаясь размером страницы.
Жизни, воле твоей покорясь
Предпочтительней посторониться.

Неопознанный плод, артишок,
Бородач с чешуей леопарда,
Потому что избрал корешок,
А не улиц корону – кокарду

На четыреста тысяч частей
Разлетелась твоя эпопея,
Сам теперь ты один из мышей
Или жаб своего Апулея.

Сам теперь вездесущий сорняк,
Ты смеешься над нами в прихожей.
Доводящий до ужаса мрак
На тебя непременно похожий.

Сам разменян на беглые дни,
На часы с золотою стрелою.
Некто трезвый тебя помяни
Среди до одуренья запоя.

Потому что не подана нить
В лабиринтах вселенной затерян,
Суждено тебе вечно бродить
По своим непочатым “ Расcеям:”

Никогда ты не мог уловить
До конца назначенье секунды.
Застывавший в зените гранит
На краях нескончаемой тундры.

Никогда ты не мог обнажить
До конца клык и душу, - так встаньте,
Принимая столь странную жизнь
Серафимы в кружащемся танце.

Понеси его, царственный свет
С остальным неприкаянным людом,
Там где злобы и зависти нет
И тоска обращается чудом.