хоккей. антология осчусчений

хоккей. антология осчусчений.

люблю страстей стакан бурлящий,
люблю предматчевый азарт,
люблю народ, борьбе отдавший
свой тихий вечер,
очень рад
когда трибуны вопль мощный
волнует даже тротуар,
когда весь город полуночный
пьет
…трезвой, рыночной…
товар.
и грянет славно, до утра
великолепная пора -
часы утопии правленья
вот - люди счастья и веселья,
мечта всех тщательных умов,
забор для сотен мощных лбов.

люблю я горечь слез победных,
и вознести героев смертных,
на льду творящих чудеса
в Богов обитель - небеса  -
экстаз народный, спорта пир.
тогда помолим чтобы дал
всем людям - счастье, миру - мир
чтоб ждущий ждал, не знавший - знал,
для добрых дел чтоб всем удачи
чтоб супостат не обманул,
да чтобы дал защитник сдачи
и форвард
грозно
бортанул.

меня помяли здесь и там,
меня унизили, втоптали,
мне очень жутко недодали,
пусть и не смею мстить я вам,
себе позволю кубок с пивом
и как хоккейных балов франт,
я песнь о ястребе ретивом
прибавлю:
«ОМСКИЙ
АВАНГАРД!».

в минуты игр рожден я был, поверь.
мне спорта комплекс был как колыбель

меня на сон баюкал рев трибун,
и голос материный был мне гул.

о, как отцов премного я имел,
но матерью мне стать никто не смел.

я ел лишь то, что люди оставляли,
я пил лишь в дни, когда мы побеждали,

я ждал побед с разрозненным умом
то леденило кровь, то жгло огнем.

я много раз бывал почти убит,
почаще, помнится, чем был я сыт.

уродством взятую главу сломя,
в дни неудач бежал из дома я.

за мной гналась всегда свирепства свора
и поражений горечь вбить была готова.

худые дни встречал и провожал
когда побед болельщик жадно ждал.

однажды ход игры отбился с рук
нам в сетку глупых шайб ворвался пук.

сердца разбились, слезы, плач, позор
в свирепстве тихом ждал людей «дозор».

я обречен с своими был друзьями
едва в минуты те ваш Бог был с нами.

и устоит в сравненье с ними только
тот лев, что не спеша жует теленка

увидел раз во смуте пьяных дней
по телевизору саванн сухих детей.

казался мне тогда похожим взгляд,
гиен и львов и тех лихих ребят.

покоя знать не мог я, хоть и был
сезон окончен, я ведь - спорта сын.

зубов во рту младом считать не надо
я ведь спортивного был житель града.

лишь от друзей тепло я получал
но радость, все же, многим доставлял.

я в центре жил и был я центровым
к беде большой вдобавок - молодым.

едва судьбе своей я был бы рад
когда б не сын фортуны, Авангард.

движений год, с излишком високосным
и каждый матч клеймен был судьбоносным

но поразил один, последний всех!
а за фин(г)алом ждал нас всех успех.

причин искать не надо все они
направятся к тому, кто знал те дни.

кто был как дух, порхающий в ветрах
как лед и снег, нетающий в горах.

кто, будто пыль идет за колесницей
он весь как Омск, он третьей был столицей.

я расскажу, я все о том, кто жил
запомнил, ведь всегда с ним рядом был.

карикатур и басен персонаж,
держал легко он быт убогий наш.

но будто был с другой планеты он
и за вопросы не давал ответы он.

и кто б и как ни спрашивал его -
ответить веско (вслух) не мог он ничего.

и где б ни был, и что бы он ни делал
а редко, лишь во дни победы обедал.

не буду вить слов невод потайной –
открою тайны все: он был немой.

теперь у вас минутку я займу
и описанье прикреплю к нему.

его как жизнь смердящие одежды
убьют цивилизации надежды.

его же, но забытые года
нам грязная раскроет борода.

избитый весь любимым братом лик –
обитель (по статье одной) улик.

от жутких ран гниющие персты
срубил бы, о, гражданский разум, ты.

пренебрегал таким любой прохожий:
«как может это называться кожей?»

его загар достоин всех похвал
и шоколадным зайцем злой сарказм назвал

и милость ждать – его один удел
и жалости не видеть – вот удел

его рука младой была сильна
с трудом сегодня поднялась она.

пропала жизнь, ее иссохла жила
но жизни торжество и жизни сила

в хвором сыне всех городских судеб
хоть и бессилен Бог их центров – Феб.
(в хвором сыне всех судеб городских
хоть Феб бессилен, Бог всех центров их)

о нем забыли множество Богов,
один лишь поручиться был готов.

и как назвать его – не знаю я
ведь многим от него отличен я

могу назвать я эти все отличья,
но лишь одно скажу…
да, из приличья.

он молодым силен был и здоров,
в кругах отдельных был грозой центров.

я ж опускал глаза, покорным был
средь нас он был – бесспорный господин.

пол литра мне хватало на 7 дней,
а он же лак дышал лишь раз в 7 дней.

и потому развил он силы дикой,
превосходящей всех и превеликой.

однажды – расскажу вам случай я –
пришла на матч известная семья.

роскошно черным цветом их очки
блестели как блестели пиджаки.

размер один – подумал Паша-Ум –
носки блестят, как мой сверкает ум.

так это ж тот, известный всем бандит,
…что под землею безмятежно спит.

тревога к нашим глоткам подступила –
- воскрес, - сказал, - мессия к нам ступила,

я знаю, я ведь все… я – Паша-Ум!
(сказал тут неспокойный Паша-Ум).

покой пропал, решили мы в себе
что стоит не плевать в лицо судьбе

и трепетно, едва ли не бегом
пошли мы в теплый и подземный дом.

скажу я то, что всколыхнет любого:
из подземелья мы дворца Блинова.

но молодой еще наш сильный друг
не смог понять всех праведных заслуг

он наследил на лицах и телах
и я увидел что горит в нем страх.

я понял все, я глубину познал
когда нам Паша-Ум одно сказал:

«сейчас придет, если придет, мессия
то чтоб убить нас» – мать моя Россия!

да, я уверен в этом полно был:
наш друг все знал. испуган был.

тогда пришла идея к голове
а почему б почет не знать и мне?

решимости я оседлал коня
скакнул я в зал, где ждала шоу семья.

Я поскакал тем пиджакам навстречу
Бежал сломя главу. Одно отмечу:

Когда настиг фигур презренных, встал
Мне на пути широкий жирный стан.

Я там остался, на полу лежать
А наш убийца принялся бежать.

С небес не слал я на него проклятий

В этот момент к автобусной остановке подходит старушка с бидоном прокисшего молока и рассказчик, схватившись обеими руками за голову, убегает… спотыкается, падает. Лежит, не движется. Застыл. Не умер.

Fin.