Гилер беллок - the worlds a stage три стихотворения - мир - это

Три оптимистических стихотворенья об устройстве мира и жизни – три подряд, все начитаются с
Мир - это театр (the world’s a stage).




***
Мир - это театр. Свет ослепляет зренье.
Тьма в зале окружила всех.
С бесчестием скорее продвиженье.
И с мерзостью уверенней  успех.
Тут женщины живут своей фигурой
А кто-то живо продает любовь.
Мужчины, в пелеринах, брюки шьют понуро.
Мир - это театр. Повторюсь я вновь.

На сцене декорации отличны
Хоть сам спектакль из ряда вон плохой,
Суфлер немой, а также  идиот,
Мы пьем за занавесом, шутим неприлично
О глупости своей, и удаляясь на покой
Крик в зале слышим, - “Автора” зовут …  но он не идет.


***

Мир это театр. Я – Сверхчеловек
Но нет ответственных за жалованье 
Кричу нещадно, будто гибнет век
Галерка только слышит мое малованье
Что слышит? Рифмы нет на жалованье
Пристойней  прекратить попытки 
Мне рифмовать вообще, ведь эти пытки
Как Теннисоном Мэлори балование.

Мир - это театр,  его актеров труппа
Читать совсем не любит. Таланта не имеет.
В ней суки крашенные значительная группа
И важностью от низкородных хамов веет.
Потеем и зубрим учебник, - от самого начала. 
Проходим. Остается только вышибала.


***
Мир - это театр. Билет хоть мало стоит
Доверенность нужна, что б заплатить за вход.
Оркестр бесплатный безобразно воет
Но музыки тут нет, есть шум наоборот.
Программки тоже нет. Не видел никакой.
Сюжета нет. Но исполнителей зато на сцене тьма.
Актеры отличаются бездарною игрой
Похуже худшего из модернистского дерьма.

Люблю одно лишь место в театре этом
То, что по-английски называется фойе.
Там размышляя вслух, достану сигарету,
И закурю, и, прогоняя мысли прочь, -
В зал возвращаться - уже нет смысла мне. -
Пальто накину, и отправлюсь в ночь.



---------
Мои примечания.
Оригинал трех стихов Беллока в конце

Все три стихотворения 1923 года (первый раз появились в сборнике Беллока Sonnets and Verse )
К первому стихотворению
1
Мужчины, в пелеринах, брюки шьют понуро. (The men.  By tailoring in breeches and in cape. Шьют в брюках и пелеринах, не совсем одно и тоже, но разговор тут собственно о  breeches  – игра слов. Breeches part, брючная роль, - это мужская роль исполняемая в театре женщиной.   

2
Dumb – глухой, но в американском английском сейчас как и 1890-е годы также дурак, идиот.   Беллок  жил там и там знаком с обеими разновидностями языка.

3
К третьему  стихотворенью
То, что по-английски называется фойе (is what was called in English the Foyay).

Беллок, совершенно двуязычный естественно, поглумился над заимствованием чужих слов без корней, на примере французского слова foyer, по-русски сени, в английский. Масштаб безродных заимствований был в английском тогда, как и сейчас ничтожен. Беллок не справедлив. Знай Беллок русский и живи он сейчас (Не надо. Пускай покоится на своем Pere Lachaise), то он бы несомненно повеселился бы на шейпингом (вместо Бог знает чего), менеджерами (вместо управляющих), паркингом (вместо стоянки), сервисом (вместо службы), сервисами (вместо услуг),  дистрибьюторами, дилерами, мерчандайзингом, брокерами, хотродами (!),  и подобными языковыми уродствами.

Ко всем троим стихотвореньям
Сами стихотворения, как мне кажется,  на самом деле,   передернутый, переосмысленный стих  Шекспира  из комедии «As You Like It» (1598-1599 или 1600 года) известной у нас под названием – «Как вам это понравится».  Потому  что традиционно All the world's a stage Шекспира на русский переводится как «(весь) мир – театр,» я перевел stage как театр, а не сцена. 

Там  говорит Жак (Jacques) , (II, 7), за переводами следует оригинал  Шекспира.
 

(Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник, редакция 1937)

Весь мир - театр.
В нем женщины, мужчины - все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.
Семь действий в пьесе той. Сперва - младенец,
Блюющий с ревом на руках у мамки...
Потом - плаксивый школьник с книжной сумкой,
Умыт до глянцу, нехотя, улиткой
Ползущий в школу. А затем - любовник,
Вздыхающий, как печь, с балладой грустной
В честь бровок милой. А затем - солдат,
Чья речь всегда проклятьями полна,
Обросший бородой, как леопард,
Ревнивый к чести, забияка в ссоре,
Готовый славу бренную искать
Хоть в пушечном жерле. Затем - судья
С брюшком округлым, где каплун запрятан,
Со строгим взором, стриженой бородкой,
Пословиц мудрых и примеров кладезь, -
Так он играет роль. Шестой же возраст -
Уж это будет тощий Панталоне,
С очками на носу и с сумкой с боку,
В штанах, что с юности берег, - широких
Для ног иссохших; мужественный голос
Сменяется опять дискантом детским,
Свистит, шипит... Ну, а последний акт,
Конец всей этой странной, сложной пьесы, -
Второе детство, полузабытье:
Без глаз, без чувств, без вкуса, без всего.

Или (хуже, много хуже, но прилизанней)
Перевод Петра Вейнберга

Мир - театр;
 В нем женщины, мужчины, все - актеры;
 У каждого есть вход и выход свой,
 И человек один и тот же роли
 Различные играет в пьесе, где
 Семь действий есть. Сначала он ребенок,
 Пищащий и ревущий на руках
 У нянюшки; затем - плаксивый школьник,
 С блистающим, как утро дня, лицом
 И с сумочкой ползущий неохотно
 Улиткою в училище; затем
 Любовник он, вздыхающий как печка
 Балладой жалостною в честь бровей
 Возлюбленной своей; затем он воин,
 Обросший бородой, как леопард,
 Наполненный ругательствами, честью
 Ревниво дорожащий и задорный.
 За мыльным славы пузырем готовый
 Влезть в самое орудия жерло.
 Затем уже он судия, с почтенным
 Животиком, в котором каплуна
 Отличного запрятал, с строгим взором,
 С остриженной красиво бородой,
 Исполненный мудрейших изречений
 И аксиом новейших - роль свою
 Играет он. В шестом из этих действий
 Является он тощим паяцем,
 С очками на носу и с сумкой сбоку;
 Штаны его, что юношей еще
 Себе он сшил, отлично сохранились,
 Но широки безмерно для его
 Иссохших ног; а мужественный голос,
 Сменившийся ребяческим дискантом,
 Свист издает пронзительно-фальшивый.
 Последний акт, кончающий собой
 Столь полную и сложную исторью,
 Есть новое младенчество - пора
 Беззубая, безглазая, без вкуса,
 Без памяти малейшей, без всего.


All the world's a stage,
And all the men and women merely players:
They have their exits and their entrances;
And one man in his time plays many parts,
His acts being seven ages. At first the infant,
Mewling and puking in the nurse's arms.
And then the whining school-boy, with his satchel
And shining morning face, creeping like snail
Unwillingly to school. And then the lover,
Sighing like furnace, with a woeful ballad
Made to his mistress' eyebrow. Then a soldier,
Full of strange oaths and bearded like the pard,
Jealous in honour, sudden and quick in quarrel,
Seeking the bubble reputation
Even in the cannon's mouth. And then the justice,
In fair round belly with good capon lined,
With eyes severe and beard of formal cut,
Full of wise saws and modern instances;
And so he plays his part. The sixth age shifts
Into the lean and slipper'd pantaloon,
With spectacles on nose and pouch on side,
His youthful hose, well saved, a world too wide
For his shrunk shank; and his big manly voice,
Turning again toward childish treble, pipes
And whistles in his sound. Last scene of all,
That ends this strange eventful history,
Is second childishness and mere oblivion,
Sans teeth, sans eyes, sans taste, sans everything.


ОРИГИНАЛЫ ТРЕХ СТИХОВ

***
The world’s a stage. The light is in one’s eyes.
The Auditorium is extremely dark.
The more dishonest get the larger rise;
The more offensive make the greatest mark.
The women on it prosper by their shape,
Some few by their vivacity. The men.
By tailoring in breeches and in cape.
The world’s a stage – I say it once again.

The scenery is very much the best
Of what the wretched drama has to show,
Also the prompter happens to be dumb,
We drink behind the scenes and pass a jest
On all our folly; then, before we go
Loud cries for “Author”… but he doesn’t come.


***
The world’s a stage – and I am the Super man,
And no one seems responsible for salary,
I roar my part as loudly as I can
And all I mouth I mouth it to the gallery.
I haven’t got another rhyme in “alery”;
It would have made a better job, no doubt,
If I had left attempt at Rhyming out,
Like Alfred Tennyson at adapting Malory.

The world’s a stage, the company of which
Has very little talent and less reading:
But many a waddling heathen painted bitch
And many a standing cad of gutter breeding
We sweat to learn our book: for all our pains
We pass. The chucker-out alone remains.

***
The world’s a stage. The trifling entrance fee
Is paid (by proxy) to the registrar.
The Orchestra is very loud and free
But plays no music in particular.
They do not print a programme, that I know.
The cast is large. There isn’t any plot.
The acting of the piece is far below
The very worst of modernistic rot.

The only part about it I enjoy
Is what is called in English the Foyay.
There will I stand apart awhile and toy
With thought, and set my cigarette alight;
And then—without returning to the play—
On with my coat and out into the night.