Итальянская тетрадка

I

За час - от солнца полный перепой.
На пляже, словно в школьном коридоре
после звонка – играющее море
вбегает в бухту пенистой толпой.
В пещерах рокот-всплески, рыжина
источенного камня, блеск слюды.
Крик падающей чайки, шум воды.
Фракталь прибоя вяжет кружева…

И лето к горлу – радостный комок –
подкатывает… Впору заорать.
Свидетель счастья, белая гора
на том краю залива, словно бог
какой-то местный, так же опоён
дрожащим солнцем – чаша велика.
Размер его глотка (уж пьем, так пьем)
определяют в небе облака.

А над Тирренским морем наверху –
спрессованные битые тарелки,
раскидистые пинии и белки,
раскидывающие шелуху.
Пора к обеду! Надо закусить.
На роже красной, словно рак – блаженство.
В тарелке тоже рак – все в совершенстве,
в гармонии. И некуда спешить.

II

Когда летишь на поезде
без памяти и совести,
а слева море прописью,
а справа горы грозные,
а сверху солнце просится
и ломится бегом…
И все вокруг проносится:
гремят обрывки повести
под золотыми соснами,
усыпанные козами –
то зелено, то розово,
то радостно кругом!

Когда листаешь книжицу,
а светотени движутся,
и солнце в небе кружится,
и впечатленья нижутся,
и непрерывно кажется,
что рай не за горой.
Что он не за парижами,
К нему гораздо ближе мы –
он коротко постриженный
и в куртке цвета рыжего
с улыбкою бесстыжею –
лирический герой.

III

Сквозь меня летят лимоны,
проливают тьму тоннели,
синие проходят горы,
протекают акварели.
Неодетые листвою
дымные дубы, платаны.
Я киваю головою,
я вздыхаю непрестанно.
Сквозь меня за пустырями
тростники летят сухие,
переезды с фонарями,
мотороллеры лихие,
серебристые оливы,
золотистые мимозы,
пролетающие мимо
моего электровоза.

Проплывают без ответа,
исчезают без вопроса.

Я качаю головою,
я вздыхаю непрестанно,
оставляя за спиною
полусон за полустанком
и квадраты винограда
с неожившею лозою,
что белеющая strada
прорезает полосою.
Зеленеющие холмы,
выцветающее небо,
эти пинии под солнцем
и синьоров загорелых,
эти речки, эти горки,
эти домики с лесами,
где увешаны балконы
под завязку простынями.

Оставляю за спиною,
пролетая вверх корнями.

IV

Что бы ни строил Рим,
получается холм с руиной.
И если идешь за ним,
он уводит тебя по длинной
(лунгара, корса, джулия…) улице в тишину,
которой никто не нужен.
И где ты идешь ко дну,
ступив в небо ногой как в лужу.

Что бы ни делал ты,
не ожидай вниманья:
небо – лишь край плиты,
камни – для покаянья.
Ты и можешь всего – принесть
пару слов ему на обнову.
В сущности, он и есть
лишь камень, небо и слово.

У тебя лишь один шанс
сказать то, что сказать должен.
И ты впадаешь как Тибр, в транс,
досуха обнажив ложе.
И бормочешь, теряя смысл:
палатин, капитолий, оппий…
(небоём от воды провис,
снизу выросший лес копий)

эсквилин, авентин, ватикан,
квиринал, целий, яникул…
(заворочался великан,
каменной загремел веригой,
тяжело высоко вздохнул,
разминая сады, огороды)
Пенью птиц предшествует гул.
А Риму – его природа.

V

Маргарита, разбери-ка
этот маленький кроссворд:
мы живем с тобою в Риме
возле пьяццы Барберини,
и палаццо Барберини –
это наш домашний двор.

Маргарита, посмотри-ка:
в этой маленькой стране
даже камень вяжет лыко,
не сказать ни слова – дико,
если граппа – то barrica,
если veritas – в вине.

Маргарита, сердце Рима
подари мне, говори
о возвышенном и страстном:
он в плаще с подбоем красным,
в сером камне не погасли
угли тайные зари!

Маргарита, повторима
вся история в словах:
над тобой летают пчелы,
Палатин не будет голым,
нам, живым и развеселым,
он постелен в головах.

На лужайке маргаритки,
апельсинов полон рот,
все жуют-плюются: горько.
Будто свадьба, будто столько
эти солнечные дольки
лет не пробовал народ.

Dolce vita! Маргарита –
имя слаще всех имён.
По холмам весной объятым,
от отеля до заката
я летаю – не крылатый,
но тобою окрылён!

VI

«Nel mezzo del cammin di nostra vita» – «Земную жизнь пройдя до половины»
«L'amor che move il sole e l'altre stele» – «Любовь, что движет солнце и светила»
(Dante Alighieri, 1265–1321, Divina comedia)

Nel mezzo del cammin di nostra vita…
Три дня с весенним Римом перевита,
как две лианы, наша жизнь была.
Как сок из материнского ствола,
перетекало в нас живое кьянти.
Мы ели минестроне не веранде,
где солнце разгоралось из угла,

где каждый камень – основанье вере.
В столовой Рима, милом Трастевере,
уснувшая Цецилия лежит –
под белою накидкой чуть дрожит,
сложила пальцы тем, кто понимает,
и дух ее над трапезой кружит
и ангельскому пению внимает.

Посередине Рима, на холме
Яникул – забываешь о зиме
и городе далеком Санто Пьетро.
О, сколько здесь квадратных километров
высоких сосен, света и садов!
Раздетых бегунов и просто лета
в траве и в желтых крапинках цветов!

Посередине жизни сладок сон
о том, что лето, в общем, бесконечно.
О том, что еще можно жить беспечно,
что в голове – и пустота, и звон;
и солнце в небе, и вино в стакане…
Возможности теснят со всех сторон
и в небе пролетают облаками.

Рай – это остановленное время.
И не случайно его место в Риме.
Еще не знаешь своего креста,
но если можешь, надо петь с листа –
без памяти, хватая на пределе
природу счастья – ту, что так проста:
l'amor che move il sole e l'altre stelle.

VII

Дождь на площади Испании. Ни души.
Лодка фонтана болтается на приколе.
Брюллов достает цветные карандаши
и рисует людей. Много. Как когда-то этюды в школе.

По виа Систина к лестнице идет Николай
Гоголь. В глазах его многолюдье.
Вот эта красавица в предместье расцвела –
может, синьор художник возьмет ее к себе в студию?

Синьор улыбается. Брюллов подрисует вмиг
неуверенное скольжение взгляда за край картины –
Гоголь подозревает, что у него есть двойник,
но думает о Всевышнем, и – тяготится рутины.

А в кафе Греко из прожаренного зерна
люди-пингвины делают просто счастье.
И Россия, несуществующая страна,
выдумка Гоголя, здесь не имеет власти.

В мастерской у Брюллова снегом забитые рты
озер и спеленутые туго рощи
России – это сплошь загрунтованные холсты
(в век модернизма художество станет проще).

138 ступеней твоих, Скалината, пусты.
Дождь поднимается вверх и уходит гулять на Пинчо.
Нету людей – нет и страстей. Остыв,
оглядываю площадь, приглаживая ее до китча.

VIII

«Sancta mater, istud agas, crucifixi fige plagas cordi meo valide» –
«Святая мать, сделай так, чтобы муки распятия вошли с силой в мое сердце»
(Jacopone da Todi, 1230-1306)

На гравюры Пиранези
я смотрю под Перголези.
Stabat Mater Перголези, часть девятая, дуэт.
Где контральто и сопрано,
завивая воздух пряно,
через струнные упрямо разворачивают свет.

Как прекрасен Пиранези
с измененной перспективой!
На его гравюрах – Рима проступает соль и кость.
Как трагичен Перголези,
что в своей последней песне,
обе руки сведши вместе, он потом развел их врозь.

Stabat Mater Dolorosa,
у меня на сердце слезы,
а в крови такие розы – им так тесно там одним!
Сделай так, чтобы распятье
сквозь мои прошло запястья.
Сделай так, чтобы обнять я мог прекрасный этот Рим!

На гравюры Пиранези
я смотрю под Перголези
Одному пятьдесят восемь, а другому двадцать шесть.
А контральто и сопрано
сострадают тем, кто рано
или даже страшно рано обнял свой высокий крест.

IX

Смерть – это каждый раз разрыв.
А в Риме вовсе нет разрывов.
И каждый умерший здесь жив.
И все пространство тоже живо.

На холм торопится стена.
И лестница с одышкой прётся.
Плита очнулась ото сна.
И арка нежится на солнце.

Куда-то камни собрались
по старой Аппиевой вые.
Колонны стертые взвились
как будто вышки буровые.

Как будто тьмы фонтан – сейчас,
еще немного – в город хлынет.
Но нет, горит природный газ
стволами на закате пиний.

Разрывов нет, поют коты,
соединяя время оно
с тем жалким тазиком воды,
войти в который нет резона.

Вот этот Тит, а тот Марцелл,
а этот Гай с военной славой:
железный взгляд, тугой прицел
и власти дар над всей оравой.

Глазами римлян в темноте
среди кустов на Палатине
или у Брута на хвосте,
там, в портике, на Арджентине –

поют коты, идут коты.
Какие стройные когорты!
Орлы на палочках. Блестит
Оружие, сияют морды.

Где нет разрывов, смерти нет.
Не прерывайся, праздник Рима!
Зови на свадьбу, на обед,
гуляй, люби и будь любимым.

X

Полетели к северу –
на галерку глобуса!
Кругом колизеевым
горизонт нагорбится,
море заовалится,
затрепещет солнечно,
на куски развалится
облачные.

Купола барочные,
световые лестницы,
картуши-пирожные –
продолжают грезиться.
Без лекала линии,
красота без пошлости…
Борромини, выпей-ка,
коньяку без пошлины!

Полетели к северу,
там к собору Смольному –
помогать Расстрелли
с колокольнею!
Золотых репейников
насажаем маковки –
вы же с ним затейники,
до причуды лакомки!

…Борромини, рев турбин
и лучи косые –
cели. Вечер. Salve, Рим.
Здравствуйте, Россия.
Оставайся в облаках,
там твое барокко!
Мокрый снег на каблуках,
грязная дорога.


Март 2005