Оглянись во гневе

"Оглянись во гневе"...


Мальчик рос дичком.
Угрюменький, он находил всё большее и большее удо-
вольствие в обществе старых книг в изобилие имев -
шихся в доме.
Отец мальчика вечно отсутствовал и не мешал ребенку
предаваться любимому занятию. Он вообще мало инте-
ресовался жизнью сына.
С раннего утра машина уносила его на службу. И маль-
чик, отбыв положенное время в школе, был предоставлен
самому себе.
Нет, если бы это было так. Он был бы счастливейшим из
людей.
Он любил тихое времяпрепровождение. Или с книгой, или
с огромной собакой, с которой совершал немыслимо дол-
гие прогулки.
В прогулках этих сопровождал его единственный друг. Род-
ная душа.
Они почти не говорили. Молча отмеривали огромные рассто-
яния, забредая иногда в такие дебри, что становилось страшно.
А вдруг, это уже враждебная территория и пути назад не суще-
ствует.
Тогда отчий дом представлялся в самом выгодном свете. И
абажур, низко висящий над столом, и книги в большом дубовом
шкафу, и даже неумолчное ворчание матери, казалось терпи-
мым вдали от дома. В неизвестности этой пугающей.
Но, всё проходит. Проходило и это.
Страх исчезал. Дорога домой была найдена и приветливые
огоньки окон манили своим теплым светом.
Всё так.
Всё прекрасно.
Нет, не всё.
Тирания враждебно настроенных соучеников, непонятно откуда
взявшаяся, и главное - тирания домашняя.
Тирания матери. Беспощадная, не дающая передышки, не дающая
возможности спокойно осмыслить свои ошибки, если таковые име-
лись.
Осознать причину - за что? За что он был постоянно приструняем.
Он научился не слушать крики матери. Её ворчание он не слышал
уже давно, он воспринимал его, как тиканье будильника. Не более.
Но иногда она кричала так пронзительно, так больно впивалась
худыми пальцами в кожу, что оставалось только отложить все дела:
уроки или чтение, и выслушивать очередной разнос, неизвестно по
какой причине учиняемый.
Самым спокойным местом в доме оставалась постель.
Как любил он это время на грани яви и сна. Время, когда можно
вообразить себя кем угодно, иметь всё, что вздумается и ничего не
бояться.
Почему страх так давлел над ним? Почему не давал покоя, возмож-
ности распрямить сутулые плечи, встать во весь рост и, смеясь от-
махнуться от проблем, которые не должны еще волновать ребен-
ка его лет.
Чуткое сердце мальчика пропускало через себя всё - нужное и не-
нужное. И видимо, ненужного было больше. И результат был на-
лицо.
Он взрослел и проблем прибавлялось.
И уже он перестал чувствовать себя в безопасности, пребывая в
уютной и чистой постели.
Исступленная любовь матери к чистоте и порядку в доме делала са-
мо пребывание в этом доме людей, со всеми их проявлениями, по-
рой просто невыносимым.
Мать замечала всё: сбитый уголок ковра, неправильно расположен-
ные складки на шторах, крошки, случайно попавшие на пол.
А уж, если дело касалось пятнышка на скатерти или наволочке -
ору было. До третьих петухов.
Именно это, невозможность вовремя скрыть следы взросления, и
заставляло трепетать пугливое сердце ребенка.
А сны приходили под утро. Такие сладкие. И не было сил гнать их.
И не было такой возможности.
Они приходили сами. Заполняли собой и дневные часы. Их хоте-
лось видеть вновь и вновь...
Мальчик обнаружил, что в классе учились девочки.
Нет, они присутствовали там и раньше. Но были как-то невидимы.
Не ощущаемы. А теперь...
Мальчик замечал и завитки волос на нежной шейке, склонившей-
ся над партой девочки, которая сидела за этой партой уже не один
год.
Он потрясался видом девочек в физкультурном зале.
Какие они красивые.
И почему-то осознал вдруг, какими некрасивыми стали мальчишки.
Долговязые, в подростковом "цветении", с поросшими жесткими
волосками ногами.
Мальчик был освобожден от физкультуры и был счастлив безмерно.
Он не мог представить свои длинные ноги, выставленными на
обозрение всему классу...и девочкам.
Он стеснялся своей худобы, своего чрезвычайно высокого роста. Он
не понимал, что превращается в красивого юношу. Ему никто не го-
ворил об этом. Никто, ни разу не сказал ничего лестного о его внеш-
ности, и он пребывал в уверенности, что всё еще непривлекателен,
как гадкий утенок.
Лишь пытливые взгляды соседской девочки, наводили его на раз-
мышления.
Что она смотрит? Что не так?
И он стал смотреть на девочку всё пристальней.
Она загорала в садике. За забором. Ее было видно с высокого крыль-
ца дома мальчика.
Она любила, повернувшись на живот расстегнуть пуговки ситцевого
бюстгальтера.
Она приподнималась, чашечки, закрывающие грудь падали на бай-
ковое одеяло, на котором лежала девочка, и мальчику удавалось уви-
деть это маленькое чудо.
Он не мог отвести взгляда, как ни старался. И, однажды, она замети-
ла этот его взгляд. Нет, она не смутилась, лишь задержалась в этой
позе, обнажающей грудь на несколько лишних секунд, а потом от-
вернулась и ни разу больше не посмотрела в его сторону.
И теперь сны мальчика стали не безликими. Девочка из соседнего
двора приходила к нему в этих снах.
Эта девочка дарила ему в них немыслимое наслаждение. Наслажде-
ние, следы которого нужно было ликвидировать, спрятать от бди-
тельного ока матери.
Мальчик думал - если она узнает, если только она узнает.
Что она сделает? Как поступит? В чём обвинит?
Рассудок мальчика с трудом выдерживал бремя этих страхов. И чем
страшнее ему становилось, тем чаще посещали его эти дивные сны.
Несколько секунд наслаждения - вот и всё, что оставалось хорошего
и светлого в его жизни. Остальное заполнял страх.
И ребенок не выдержал...
Он лежал в постели. Полотенце, привязанное к металлическому из-
головью кровати, туго сжимало горло. Лицо искажала гримаса по-
следнего в жизни наслаждения...


РИНА ФЕЛИКС