Мы не лучше, они, как мы

МОЯ СОБАКА РОНА

Собаки чувствуют унижение от того, что человек ходит вертикально, а они как бы внизу.  И если становишься на четвереньки или садишься на корточки, моя Рона  бывает рада. Она породы боксер. То есть – немецкий бульдог. Однажды  давно я пришел в собачий клуб и сказал, что хочу купить боксера. Я был очень удивлен, когда мне сказали, что в Томске боксеров нет.
-Да как же нет? – изумился я, - их на базаре десятками продают, каждое воскресенье вижу.
- Так-то ублюдков продают, - поясняли мне, - помесь. Вы присмотритесь, у них экстерьера нет. Иногда здоровенных кобелей продают, чистопородные боксеры таких размеров не бывают. У настоящих: особая пасть, особый прикус, особая постановка лап. Чистопородных можно в стране по пальцам сосчитать…
Закручинился. Ладно, думаю, обойдусь без мечты своего детства. А тут вдруг однажды пришел ко мне скульптор Леонтий Усов и принес за пазухой малюсенького щенка. Сказал:
- У меня один щенок лишний образовался. Дарить нельзя, продам символически за пятак. У меня наш актер этого щенка просил, но я подумал так, что рядом с тобой этот актер, как кучка дерьма на фоне Арарата. Бери! Давай пятак!
Я дал ему пятак , и взял у него собачонку боксерку трех месяцев отроду.
Выбраковали этого щенка ,видать, не случайно. Я вскоре заметил у моей самочки явные признаки гермафродитизма. Оказывается, это бывает и у собак. Она по этой причине с особенной силой рвалась в бой. Будучи четырех-пяти месяцев от  роду грызла догов, доберманов , ройтвеллеров, взрослых! Из-за этого я не мог с ней нормально гулять. Только выводил на улицу, она со страшной силой тянула поводок  вперед, да так, что я едва с ног не валился. Рука у меня отрывалась. «Куда прешь!» – кричал я на неё. Казалось в собачонку бес вселился. Но тащил её вперед не бес, а нюх, который у собак раз в тридцать сильнее, чем у человека. Она чуяла: вот тут прошла собака, вот она отметилась, пописала совсем недавно, её еще можно догнать! И действительно, вскоре мы нагнали молодого стройного дога, он крутился в скверике возле скамеек с молодежью. Моя малявка присела, подпрыгнула и вцепилась щучьими оборотными зубами верхней челюстью в нос этому догу, а нижней челюстью, как замком, закрыла его пасть. Высоченный красавец, собачий аристократ, попытался вспомнить, что он собачий король, утробно рыкнул, но Рона только сильнее сжала пасть, кровь запузырилась на дожьей морде, он завизжал, как десять недорезанных поросят, еще громче его завизжала, вскочившая со скамьи девушка, по виду- старшеклассница. Парни пообещали убить и меня, и мою собаку, которую я никак не мог оторвать от этого обкакавшегося дога. Все же как-то оторвал, дал ей хорошего пинка, чтобы показать парням, что меры приняты. Они меж тем сказали:
- Чтобы мы тебя, дед, в этом сквере больше никогда не видели!
В книжке написано, что если собака сильно тянет поводок, то надо купить металлический ошейник с шипами. Она станет тянуть, шипы вопьются ей в шею, а я в это время дерну поводок и крикну:
-Рядом!
 Я купил металлический строгий ошейник, надел на шею Роне, ну, думаю, сегодня погуляем нормально! Черта с два! Она тянула с еще большей силой, так что порвала металлический ошейник. Купил другой – тоже самое. Боксеры потому и драчливы и часто удачливы в собачей драке, что в азарте почти не чувствуют боли.
Благодаря Роне я убедился, что собаки не только многое понимают, но даже обладают чувством юмора. Рона еще маленьким щеночком была, но готова была драться с любой самой большой собакой. Однажды завидела здоровеннную овчарку, вывернулась из ошейника и ринулась бой. Огромный кобель тоже помчался ей навстречу. Они вот-вот должны были столкнуться, но кобель этот, оглушительно гавкнув, перескочил через Рону. Она развернулась догонять его,  а он опять помчался ей навстречу и опять перескочил через неё,  весело гавкнул на прощанье, и  исчез из вида. В общем, пошутил кобель, посмеялся над моей Роной.
Со временем я понял, что Рона, это как бы отчасти недоразвитый человек, ну, ребенок, что ли, но умеющий рычать и кусаться. Моя собака буквально всё, чувствует, как и я. И даже интонации у неё такие, понятные без слов. Всё, всё понять можно: «Ну что ты?», «Ну вот еще!», «Ой-еей!». Или, бывает: «Ой, кто пришел!», «Ой, что ты делаешь, больно!» Она почти не лает, но если лает, то когда на плите что-то горит или кипит, выплескивается, или в ванне кран не закрыт, вода начинает переливаться через край.
Маленькая была всё на постель  лезла ко мне, несколько раз отстегал, чтобы отвадить. До сих пор помнит. Руку поднимаешь погладить, а вижу думает: «А вдруг ударит?» То есть нет полного доверия. Но и убедилась уже, что никого нет другого, кто был бы лучше меня. Я же кормлю её.
Лает и рычит иногда вроде бы не по делу. Я смываю в туалете воду, а она как бы приветствует лаем мое естественное оправление. Значит – жив, функционирует, салют ему!».
Перестилаю её постилку тоже рычит. Здесь смысл такой: «Мог и не перестилать, перебилась бы. Ну, это я так ворчу для порядка, вообще-то когда ты перестелешь, мне лежать удобнее бывает!»…
Музыку понимает. Играю на баяне: слушает. Палец мой попадет не на ту клавишу,  она повернет ухо, с укоризной смотрит на меня. «Чего играешь-то?»
Когда кормлю и даю что-то не очень вкусное, подойдет, понюхает, лизнет пару раз, потом повернется и долго, пристально смотрит мне прямо в глаза: «Чего это ты такое мне дал-то? У тебя с мозгами все в порядке?»
Щенком была, оторвала от шляпы подкладку, от Людмилиных туфель кнопки отгрызала, несколько ботинок попортила. Сейчас почти не хулиганит. Десять с половиной  лет ей или  чуть больше. Но бывает, что  зазеваешься, стащит мою рубаху или пиджак, и лежит на них. Хозяином пахнет! Носильная вещь для собаки тоже самое, что для нас фотокарточка любимого человека. Я уж теперь не ругаю. Отберу рубаху , да выстираю.
Боксер - капризен, чересчур эмоционален. Любопытен. Как охранная собака мало полезен, кто бы ни пришел: воспринимает как объект своего развлечения.  Но если кто меня душить станет, то, думаю, тут-то моя собака поймет, что надо делать и без всякого обучения. Однажды с одним гостем о политике поспорили, Рахманов голос на меня повысил, Рона с грозным рычанием кинулась на него: «Ты чего на моего хозяина рычишь? Ты на мои клыки посмотри, они  большие и, как у щуки назад загнуты, как схвачу, уж не оторвешь меня, понял?» Рахманов сразу голос понизил до шепота.
Сидит Рона,  ждёт меня целый день. Но на ласки скупа, подойдет, поприветствует, и  к себе её не прижмешь, и не погладишь. Хотя и видно, что рада. Таков темперамент. Ну что – привычное дело: хозяин пришел. Волнует её всё новое. Мешок с мукой принесли, так дня три меня к мешку не подпускала: что-то красивое, моё, значит. Ишь, какой себе хочет захапать!
Меньше у собаки мозгов, но они у неё работают. Писает она у меня в фото-ванночку, которую я ставлю возле туалета. И что же? Ночью, когда я сплю, никто её не отвлекает, она писает точно в ванночку, ну, ни капельки – мимо!  А днем может немножко мимо ванночки написать. А если кто в гости пришел, тут уж она полностью мимо ванночки напрудит. А как же? Мозгов-то маловато, не хватит на всё: и чтобы за гостями следить, и за хозяином, и струю свою контролировать. И она не виновата, что природа дала ей такой маленький череп.
Сколько лет она у меня. И теперь я даже удивляюсь, а как это я раньше мог жить без этой курносой вредины? Хлопот с ней, конечно, много, убираться надо чаще, чем обычно,  кашу ей варить, которую она почти не ест. Каждую неделю хожу на базар к закрытию, тогда можно купить говяжьи обрезки, подешевле. Но пару килограммов вам не продадут, набьют в целлофановый мешок килограммов шесть-семь, вот и бери всё, и тащи, мучайся с этой тяжестью.  Да еще мешок по дороге лопается, собирай куски. А что сделаешь? А домой принесешь: на дне целлофанового пакета обнаружишь килограммов пять никуда не годных мослов.  Их положили туда для веса. Денег у меня не хватает, пенсия мизерная, а квартплата всё растет. Каждая копейка на счету. А что делать? Выгнать собаку? Это  будет означать – убить. Она же не сможет жить на улице, как живут бездомные собаки. Она и в чьей-то чужой семье не сможет приспособиться.
Помню, в детстве я чуть раз не утонул на реке, провалился под лед, кое как выбрался, а ботинок с правой ноги вместе с калошей остался на дне. Вот  горе-то было! Мать убьет теперь. Ботинки-то только что купили! Пришел домой, она меня ремнем отстегала, ругалась и плакала.
- Еще раз на речку пойдешь – убью!»
- Тебе меня жалко? – спросил я.
- Жалко? Да ни капельки! Ботинок жалко и калошу, которую ты утопил! Жалко продуктов, которые ты за одиннадцать лет жизни сожрал, жалко одежды, которую ты износил!.. Если бы ты утонул, всё бы это зря пропало бы!...
Вот и мне жалко продуктов, которые Ронка за свою жизнь съела. Уже несколько тонн получается. А впрочем, не в этом всё-таки дело. Дома сидит всё же не тунеядец и дармоед, а часть природы, во многом мне же подобная. И пусть Ронка ни пахать не может, ни сеять, и не может строить дома или кропать статьи в газеты, но она  не зря ест  свой хлеб. Она напряжение с души снимает, ляжет у ног, и все, что за день накопилось тяжелого и дрянного во мне, она вытягивает.  А как это у неё получается – не знаю.

Б. Климычев.