Семь нот или монологи сумасшедших. 1. Враньё

Сколько  я себя сызмальства помню, все вокруг норовили меня обмануть. Впервой это сделала моя родная маманька, когда вместо вкусной титьки дала мне сосать пустышку. Я наяриваю, вакуум создаю, а из этой резинки – ни капли. Потом, – бабка. Туда не ходи, там бабай сидит. Этого не делай, – домовой рассердится... Сходил я и туда и сюда. Никакого бабая нет. Домового этого уж как только рассердить не пытался, чего только не выкаблучивал, кроме как от батяньки порки, ничего не получал. Ни от какого домового. Может быть бабка домовым батяньку называла, да когда я об этом подумал, бабку уже в ящике на погост свезли, спросить некого.
Обратно же, – в школе. Вот уж где врали!  На  грамматике пугают: так-то и так-то писать нельзя! Я – проверяю, пишу. Гляжу – можно писать и так и сяк. По разному получается. Только пары да колы ставят за это. Ну так бы и говорила, что ежели так и так напишешь, то я тебе двойку влеплю, а там батяня чем может, к двойке этой довесок  устроит. Нет! Не могут, чтоб не соврать.
На арифметике тоже – что ни слово, то басня. На ноль, – бает, – делить нельзя!  Спрашиваю, – а на одну сотую можно?
– Можно, – говорит.
– А на одну миллионную?
– Тоже можно.
– А на одну миллионно-миллиардно-сиксильонную?
– Конечно можно, – говорит, – если только ты это число правильно напишешь.
– Так ведь это уже почти ноль и есть! И сколько получится, если посчитать?
– Очень много.
– Так вот, – говорю ему, – ежели на ноль разделить, то ещё больше получится!
– А сколько именно? – спрашивает ехидно.
– Не знаю. Только ведь это не значит, что делить нельзя, просто не узнаешь, сколько получится.
А на геометрии и вовсе дурят без всякого стеснения.
Точка не имеет размеров! Линия не имеет толщины!
Я специально из батянькиного инструмента лупу спёр и микрометр. В школу принёс, показываю. А  учитель смеётся. Это, – говорит, – не доказательство! А что доказательство?
Параллельные прямые не пересекаются.
– Рельсы, – спрашиваю, – параллельные?
– Да.
– А я сам тыщу раз видел, как они вдалеке, ну не то, чтобы пересекаются, но всё-таки сходятся.
– Это – перспектива, обман зрения.
Тут я и понял, как нас дурят, кругом и рядом. По радио всё болтают: «В перспективе намечается улучшение благосостояния народа...». Вона что! В перспективе! То есть всё это, что намечается – обман зрения, ошибка! А народ-то не знает, верит перспективным обещаниям!
С этой поры я уже ничему верить не стал. Нет, не то чтобы совсем ничему, – в то, что от батянькиной порки долго на заднице сидеть больно, в это верил. А как не верить, если задница-то вот она, рядом, саднит. То есть верил в то, что проверить мог.
 После того, как Никитка к власти пришёл, нашу церковь деревенскую открыли. Гнилую картошку и капустные листы вывезли, отмыли, побелили, на кумпол крест пришпилили. Попа прислали, к нам на квартиру поставили. Домина у нас ничего, большой, опять же – бабкина горница пустовала. Тут на меня вся эта беда и навалилась.
Я уж большой был, в седьмой класс ходил, – в последний. Чтобы дальше учиться, нужно было в район ехать, а как маманьку-то бросить? Батяни неделями дома не бывало, он начальником эм-тэ-эса был, как пришёл с войны в сорок третьем в отпуск, после того, как евоный танк подбили. Всех осколками посекло насмерть, а он водителем был, внизу сидел, вот и уцелел. Правда, тоже, ранение в голову получил и обгорел маненько, но жив, ничего. А в райкоме за него похлопотали, чтоб обратно не уходил, и над тракторами да косилками главным поставили. С тех пор и тянул лямку. Я тоже по нему пошёл, к технике пристрастился. Там уж всё без обману. Всё ясно и понятно. Так о чём я? Ах да, про беду эту самую.
Поп наш был годами лет на 15 постарше батяни. Я его называл по имени-отчеству, а он и говорит, зови меня просто – батюшкой. А что? и коротко, и субординация соблюдается. Так наши деревенские олухи услыхали и распустили слух, будто я вместе со старушками богомольными и в церковь хожу и дома на икону молюсь. Во трепачи! У нас икона только в бабкиной горнице и была. Батя партийный, ему ни к чему всё это было, у них своих икон навалом, успевай менять! А в ту горницу я ходить не любил никогда, а теперь и вовсе не мог – в ней постоялец жил. Нет, раз попа батюшкой называю, стало быть, – верующий. Это я-то, верующий?!
Зло меня взяло, и решил я, что специально в церковь ходить стану, пускай подавятся. И пошёл! А к тому времени уже внутри и икон красивых, новых навесили, и богомазов выписали откуда-то, они как раз своды расписывали. Пришёл, загляделся. Красота! А заходил днём, специально сразу после школы. Поглазел, походил и – домой.  Назавтра – тоже, на глазах у всех.
Вечером  меня батюшка и спрашивает, как, мол, в церкви, нравится? Маманя услыхала и набросилась: «Тебе что, дома дел нет, что ли?». А поп ей возражает: «А что плохого, если отрок в храм зашел, поинтересовался, как дела идут по реставрации? Ведь раз власть позволила возобновить богослужения, значит, теперь у партии новая линия». Мать смолчала, но батяне доложилась. Батя в ту пору уже меня не порол, но подзатыльник врезал.
В школе мы проходили уже и биологию и немного астрономию. Науки – ничего, интересные, только в том, что касалось вопросов происхождения, муть полная. Всё на соплях да на предположениях развешено. А как проверить? Никак. Вот батюшка мне и говорит как-то, а не задумывался ли я, откуда Вселенная взялась, да как на Земле жизнь появилась, да из чего люди народились? Я отвечаю, что так и так, в школе про это врали, да только не верится мне, что из соленого моря получились живые амёбы, а от обезьяны- человек народился. От обезьяны только обезьяна и может произойти, как от коровы тёлка рождается, а не жеребёнок. Про то как Вселенная получилась и вовсе никто наверняка знать не может, посему и думать про это – глупость. А он мне заявляет, что есть книга, в которой про это очень правдиво и несомненно написано.
– Не может быть, – говорю, – кто же её написал, если пишется в ней про те вещи, которые были, когда и людей-то не было?
– Её сам Бог написал руками боговдохновенных пророков, – отвечает.
Читать я особо не любил, да и теперь не охотник до книг. Но тут заинтересовался.
– Что, – говорю, – и поглядеть можно?
– Отчего же только поглядеть, и прочесть не грех. Заходи ко мне на досуге, почитаешь.
Вот и зашёл я к нему на свою беду. Положил он на стол толстенную книгу, а на первом листе – дата: 1865 год.
– Вот, – говорит, – первое издание на русском языке.
Заглянул я в текст, и говорю:
– Какой же это русский язык, когда у нас и букв таких нету?
– Эти буквы теперь изъяты, но как их читать, я тебе сейчас объясню.
И объяснил, и вслух читать стал. Ох и галиматья! Однако, ради приличия, слушаю. Прочитал он первую главу, – а теперь сам почитай, – говорит. И стал я эту книгу читать по вечерам. Много прочитал, и про то, как евреи государством стали и сколько у них царей всяких было, и какие пророки чего набредили. Не интересно. Про самое главное – два листа, да и то два раза по-разному. Перешёл я к Новому Завету. Там четверо разных людей всяк по своему про Христа рассказывают. Где-то совпадает, где-то нет. А в самом конце переписка апостолов и один из них страхи всякие пророчит. С самой осени до весны мучался. В церковь несколько раз на службы ходил. Думал, настроения добавится, во что-нибудь поверю. Как не так!  Вопросы как были, так и остались.
Ежели бог однажды весь этот мир создал, то кто создал того бога? Ежели того бога некто создал, то кто создал этого некто. И пошло и поехало, как сказка про белого бычка.  А ежели тот, первый бог был всегда, то чего он столько времени дурака валял, мир не создавал? В карты, что ли, с кем играл? Обратно – нелепица. И стал меня мучить этот вопрос. До сего часа мучает. Даже головой повредился. Врачи говорят – эмоциональная амбивалентность.
Ведь жил, не тужил, в школу ходил, тумаки получал. Кой чёрт меня дернул назло всем в церковь зайти? Не зашёл бы, батюшка со мной не заговорил бы про это и про то. И вижу теперича, нет веры у меня ни в науки, ни в бога, токмо в тракторе, или в машине правда есть. Там всё просто, понятно. Солярка есть, компрессия в норме, крутанул, – завёлся. Сел, поехал, поле пашешь, рожь сеешь, или тележку с бидонами через грязищу с фермы тащишь. Вот она где – правда. А всё остальное – враньё.