Пигмалион

Громкая музыка из телевизора не мешала, а темнота и большая доза алкоголя сделали свое дело – она провалилась в тяжелый сон , наполненный фантасмагориями оживших страхов и подозрений. «Он – только мой, никому не отдам, никому!»

Она безумно и страстно любила. Так как никогда в своей жизни. Каждая клеточка кричала – он мой! Каждый час без него был испытанием. Все, все вокруг него должно быть заполнено ей. Она – и воздух, и еда, и чувства, и даже работа! – работа, которая была, наверное, единственной соперницей для нее, и она должна была быть насколько возможно заполнена ею.

А как она им гордилась! Как гордилась: Галатея своим Пигмалионом! С высоты абсолютности своего чувства и молодости, она хорошо знала его недостатки и слабости. Но она готова была взвалить все это на свои хрупкие плечи и нести этот груз всю жизнь, до самой его смерти. А это было немало: его мягкость и доброта к людям, усилившаяся с возрастом сентиментальность, и не слабеющий с возрастом романтизм и внимание к противоположному полу сказывались на его кошелке и добавляли серебряных нитей в его волосы. Единственно, что было странным в этом – это мягкая улыбка, скользившая по его лицу, когда разговор касался этих тем. Ничего. Когда она станет для него всем, он не будет вспоминать эти глупости, наслаждаясь настоящим счастьем и любовью, не каждому мужчине дарованным.

В своей квартире, как не в своей, он сидел на кухне, медленно потягивая кислое столовое вино. Он, всю жизнь мечтавший об абсолютной красоте, об абсолютных чувствах, он, увидевший материализацию своей мечты, не чувствовал себя счастливым. Мещанский идеал «делить горести и радости пополам», в давние времена казавшийся смехотворным из-за отсутствия размаха чувств, был теперь невероятно далек. Да, его неприятности и огорчения компенсировались огромной порцией, надо сказать, почти непереносимого внимания. Но куда подевалась радость? Он давно ничего не создавал. Ведь, чтобы создавать, надо уметь смеяться и плакать. И не стоять, только не стоять, очарованный своим творением, а идти той дорогой на которую указывает сердце.

Но как он может идти? Любое движение – это ее нервный срыв, падение в алкогольную бездну или в объятия фенозепама. Любой шаг – будет воспринят как предательство и обман. Разве он может разрушить, созданное своими руками?

Он потер разболевшийся бок, с раздражением отметив увеличившуюся грузность. Тяжело вздохнул – все от нервов. И некстати разболелась, казалось бы залеченная язва. Дал себе тридевятьдесятое обещание обсудить с ней ситуацию. И опять тяжело вздохнул. Можно быть этим бокалом в руках, чтобы со стопроцентной точностью предсказать результат.

Оставалась только надежда, в которую ни он ни бокал не верили.