Тяжелый понедельник

В этот понедельник Ей особенно не хотелось жить. Боль расставания за прошедшие пару месяцев не то, чтобы притупилась – она как бы ушла из сердца, где  острым осколком не давала дышать первые, самые тягостные дни,  рассеялась по всему телу, наполняя его тупым нытьем. Она привыкла к этому ощущению, и оно не мешало ей существовать, но пустота, образовавшаяся в том, что не так давно было ее жизнью – требовала наполнения. Неяркая обыденная  внешность и возраст «за..» давали Ей немного шансов на  новые, устраивающие ее отношения с мужчинами. А тот скоротечный секс, проходящий под девизом «На халяву потрахаться еще никто не отказывался», который поначалу она практиковала со сладострастным остервенением – не приносил Ей удовлетворения даже физиологического. Она стала выпивать - раньше она иногда позволяла себе как-то так "по-мужски" в трудные моменты пытаться «заливать горе». Теперь же это повторялось каждый вечер после работы, а выходные проплывали  в зыбком дрожании алкогольного марева. На хорошие, вернее, дорогие напитки у Нее не было денег и она пристрастилась к дешевым «коктейлям» в жестяных банках. По утрам она выбрасывала в мусоропровод охапку этих банок и слушала, как они блямкают, долетая до контейнера внизу. Потом Она упростила себе задачу и стала покупать эти напитки в полуторалитровых бутылях, что, увы, поставило ее желудок в совсем уж несовместимые с нормальным функционированием условия, и он не замедлил отозваться тупой болью, которая, впрочем, почти незаметно вплелась в общий надрыв.
Она добиралась на работу. Сутолока серых, не выспавшихся лиц в метро, объединенных общим нежеланием, гудела низкой частотой, с которой ее собственное состояние входило в мрачный резонанс. Воспетое Веничкой Дорофеевым чувство похмелья, родственное смертной тоске, крутило все ее естество, отображаясь на мутном экране сознания простой мыслью: «Я больше не могу...»
В тоннеле справа назойливой световой точкой показался свет фар приближающегося поезда. «Я больше не могу» - сказала Она еще раз - вслух и, неожиданно для окружающих и для самой себя – присела, как будто собравшись пописать, на краю платформы, затем как-то вяло оттолкнулась и через секунду уже лежала, подвернув ногу, между рельсами. Боль в ноге как-то отрезвила ее. Руки, измазанные мазутом, привели в какой-то мистический ужас. А поезд – когда она увидела его ПРИБЛИЖАЮЩИМСЯ…Она и не думала, не могла себе представить, что поезд может быть таким ОГРОМНЫМ и НЕУМОЛИМЫМ. Он накатывался, отчаянно (ей показалось – торжествующе) гудя и скрипя аварийными тормозами. «Нет!» - она вскочила и неловко запрыгала на здоровой ноге, поджимая другую и держась руками за край платформы, пытаясь на нее взобраться. Она не видела белых, испуганных лиц, протянутых рук, лишь боковым зрением она ощущала накатывающуюся серо-голубую громадину. Вдруг – о, чудо! - в  стене Она обнаружила (почему она раньше его не заметила?) какой-то деревянный короб, крашеный грязно-коричневой краской. Охваченная ликованием, – «Спасена!» - она, взвизгнув от боли, оперлась подвернутой ногой о ближайший рельс, закинув колено другой на короб, нажала, подтянулась на руках…
Прогнившие стенки защитного короба силового, проходящего по стене, рельса проломились и восемьсот пятьдесят вольт пошли через Ее выгнувшееся, затрясшееся, как будто в ритуальном танце Смерти тело. Затрещали, поднялись дыбом и вспыхнули волосы. Вскипевшая мгновенно кровь разрывала тело, кожу, мозг, глаза... «Зачем?» – не известно уж где возникла запоздалая мысль, и налетевший поезд довершил разрушение плоти, размазав ее по лицевой стороне кабины. Машиниста вырвало на стекло.