Б. Л. Пастернаку

Село в серебряном тумане,
Селяне цвета кумача
Мычат - так даже басурмане,
Хоть их стреляй - не замычат.

И в клубе, чай, не до культурки,
Мат невзначай да загремит,
Журчат ручьи по штукатурке,
И чад клубится за дверьми.

Как маргинальная уклейка
В укромной заводи ведра,
Под лесом в сальных кацавейках
Снуёт шальная детвора,

В золе мурыжит кукурузу
И пьёт дешёвое вино.
Раздуло бронзовые пуза,
Кокшой замызгано рядно.

Поодаль дерзкий молодчага,
Червяк как будто шестерню,
Мусолит "варежкой" початок
И нежно гадит на стерню.

Казалось бы разверзлась бездна,
Хранящая навозный дух,
Но сердцу русскому любезны
Не только зопники в саду.

Так утка в диком очерете
Нужду справляет, наторев.
Какое же тысячелетье,
Скажи, читатель, на дворе?...

Того ль мы века уроженцы,
Коль нашим душам с ним не слад?
Тем своевременней вторженье
Врага по имени весна.

Чтоб улыбалось небо плесам,
Ему не надобен Сислей:
Как перец, ясен профиль с пейсом,
Ермолкой набок и пенсне.

Повис абрашка на барашке,
настырный, как сухой репей.
Глядь – мастурбирует на пашне
Картоху бравый воробей.

С каким бы он тогда азартом
Дрочил калач, а не паслён.
Как будто Неман Бонапарта,
Пичугу манит горизонт.

Там гром зычнее, чем Ермолов.
Зарницы фыркают окрест.
Не край – а сущая крамола,
Не небо – форменный протест.

Нежданный месяц оселедцем
Извился в лапищах ольхи.
Не дождь – а именины сердца,
Не грусть – манерные стихи.