Взгляд щенка

Посвящается Джеймсу Хэрриоту


В большой коммунальной квартире,
Где вечный стоял шум и гам,
Соседский мальчонка, паршивец,
Точнее сказать, хулиган

Мне вечно устраивал козни,
По сущности подлой, стервец,
То в обувь насыплет мне гвозди,
То сунет в замок леденец.

Но за руку пойман он не был,
Мне жаль на него было сил,
Лишь глаз озорных блеск победный,
Меня раздражал и бесил.

Мамаша его попивала,
Всю жизнь где-то мыла полы,
И часто его избивала,
В дневник, заглянув, за колы.

Но странным был тот пацанёнок,
Без звука, и, даже, без слёз,
Всего лишь сопливый ребёнок,
А крест молчаливо свой нёс.

И, только, когда он собакой
Побитой, на кухне сидел,
Я взгляд его дерзкий, с отвагой,
В глубинах зрачков, разглядел.

Презренье в лице его тлело:
К побоям, к обидам, к ремню,
Что он схлопотал не за дело,
Который подряд раз на дню.

Так долго сидел одиноко
Пацан, тупо глядя в окно.
И, хоть пострадал он жестоко,
Но было ему всё равно.

Мамаше того лишь и надо,
Из комнаты, слышу, орёт:
«Убить тебя надобно, гада…»,
И что-то в стакан себе льёт.

А вечером, пьяной походкой,
Торжественно нёс ухажёр
Бутылки с дешёвою водкой,
И всякий разнузданный вздор.

Жалея мальчонку, конечно,
Я был на него всё же зол,
Ведь мне, получается, вечно
Страдать из-за чьих-то там ссор.

Я с ним побеседовал строго,
Но этот мальчишеский взгляд…
Напутано в нём было много,
Не взгляд – бронебойный снаряд.

По детски ещё приоткрытый,
Но в серых глазищах металл,
И, молнии злобы сокрытой,
Прищурив, он с ядом метал.

«Кончай скорей, дядя, замолкни,
Читаешь тут, блин, лабуду…».
И, словно две острых иголки,
Пронзали меня - пустоту.

Я понял, мне не достучаться,
Я – вакуум в мире его,
Готов сквозь меня он промчаться,
Не видя вокруг ничего.

Так двигалось время степенно,
Всё хуже соседей дела.
Понятно, куда постепенно,
Мальчонку тропа повела.

С ним не было сладу, управу
Никто на него не имел,
Его безобразному нраву
И я не поставил предел.

***

Заботами вкруг заморочен,
Я шёл очень поздно домой.
В одной, вижу, из подворотен
Его избивают гурьбой.

Лицом вниз парнишку скрутили,
На грязный и мокрый бетон.
Два сверху, ещё двое били
Ногами, чтоб выдавить стон.

«Пощады проси, ты, паскуда…»,
И руку к затылку в загиб,
«Пощады потребуй, покуда,
Сейчас, здесь, в конец не погиб!»

Но нет, ни слезинки, ни звука,
Лишь хрип, да лицо, словно мел.
Он плакать, согласно науке,
С рожденья совсем не умел.
 
Видать нарушения в генах,
Свою он не чувствовал боль,
Поэтому, в жизненных сценах,
Он жил поперёк, а не вдоль.

Я взрослый, и не из пугливых,
Да ростом махнул в вышину,
Чего мне бояться сопливых,
И я разогнал всю шпану.

«Вставай же, чего тут простёрся,
Давай, поднимайся, пойдем…»
«Вали, блин…, откуда припёрся…»
«Ну, что же, спасибо на том…»

«Тебя помогать не просили,
Катил бы себе, да катил…»
И взглядом, всё тем–же, звериным,
Вдогонку меня окатил.

Такая его благодарность
Меня оскорбила слегка:
Какая он в жизни бездарность,
Достойная разве плевка.

Но, всё-таки, этот вот случай,
Нас, если и не подружил,
Малец перестал меня мучить,
Так скажем, оружье сложил.

***

И снова, в осеннюю сырость,
Домой шёл я, кончив банкет,
Как вдруг, поглядите на милость,
Меня обгоняет сосед.

В разодранной, масляной куртке,
Лицо – не узнаешь уже,
Как будто те ж самые урки,
Избили его в гараже.

«Я вот…, дядя Вова, смотрите…
Я это…его вот я спас…!»
И гордо взирал победитель
Из серых сияющих глаз.

«Облили его керосином…
А Колька…, а Колька поджёг…»
Под курткой крутился невинный,
Слегка обгорелый щенок.

Не знаю, уж как сторговался,
Он с гнусной мамашей своей,
Но гордо щенок красовался
На коврике возле дверей.

Сначала, конечно: «Ублюдок!
Один был – теперь двое вон.
Убивец, проглот, гад, Иуда…
В квартире теперь будет вонь…»

Потом потихоньку остыла,
Почуяв здесь выгоды прок,
Чего-то в стакан свой налила,
Пустила щенка за порог.

С тех пор стало всё по-другому,
Убавилось крика и ссор,
Мальчишка возился по дому,
И, даже, вытряхивал сор.

Шли дни, затянулись ожоги
На вислых щенячьих ушах,
И воспоминанья о шоке
Потухли в собачьих глазах.

И как развернулся, бесёнок!
Ботинки в квартире все сгрыз,
Края ободрал у клеёнок,
Разбил чей-то чайный сервиз.

А как интересно на тапок,
Взирал, когда кто-то идёт,
Присядет на лапы и на бок
Головку свою повернёт.

Одно ухо пол подметает,
Другое пока не торчит,
Хитрец всё глядит, наблюдает,
А сам потихоньку ворчит.

А как он бросался, бездельник,
На посвист, из точки любой,
Со взглядом – я предан предельно,
Ты только корми колбасой.

Но было ещё в его взоре
Доверие к силе твоей,
И вера в отсутствие горя,
И в честность, собачью, людей.

          ***

Прошло ещё где-то с полгода,
И ранней прохладной весной
В дверь утром мне стукнули: «Кто там?»
А день этот был выходной.

«Эт я, дядя Вова, откройте,
Пойдёмте, посмотрим щенка…
Да вы проходите, не стойте,
Он болен, по-мойму, слегка.

Вчера во дворе простудился…
Ходили мы с ним погулять,
А ветер назло, как взбесился…
И мать не пришла ночевать.»

Я не был собак эскулапом,
Но с жизнью провёл долгий бой,
И так захотелось мне матом…
Когда увидал в глазах гной.

«Так. Чумка. Опасная очень,
Смертельная даже, болезнь…»
Смягчил я немного: «А впрочем,
Ведь шанс – он всегда где-то есть».

«А ну-ка, дружок, собирайся.
Сейчас промедление – смерть.
И вот что, ты это… мужайся,
Мы можем уже не успеть».

Какая-то злая холера
Блудила по городу нас,
Но, к счастью, надежда и вера
И, видимо, божеский глас

Доставили по назначенью
Собаку, меня, паренька,
Чтоб нам прописали леченье
Какое-нибудь для щенка.

Седой Айболит, как с картинки,
Угрюмо поставил укол,
Назначил лекарства, протирки,
И вытер за нами свой стол.


«А деньги?» - горел не моргая
Босяцкий алкающий взор:
«Дядь Вов, я отдам…в конце мая…
Вы ж знаете, я же не вор…

Я в долг дядя Вова…» - «Да, ладно…» -
«Скажите, когда чтоб принёс…» -
«Вернёшь, как не будет накладно,
И…если излечится пёс».

Но верилось мне очень трудно,
По опыту чуял беду.
(ТВ иногда кажет чудо,
Но я тех программ не веду).

А чудо случилось… Бывает
Такое по жизни лишь раз,
Друг друга от смерти спасает
Для дружбы, а не на показ.

Какие-то ставил уколы,
И в ступке чего-то там толк,
По-моему, бросил он школу,
Чтоб только отдать мне свой долг.

Я видел, на автостоянках,
Он стёкла машинные мыл,
Из дома сбегал спозаранку,
Но пса регулярно кормил.

И вот когда кризис навечно,
Уж точно, совсем, миновал,
Гулять они вышли под вечер,
А пёс лишь немного хромал.

Влюблённую пару такую,
Не всякому видеть дано,
Хвост рьяно кружил в плясовую
И мог перебить хоть бревно.

Увидел меня: «Дядя Вова,
Я завтра вам долг свой отдам».
Улыбка: «Почти всё готово,
И всё заработал я сам!»

Писателей часто ругают,
Такие они подлецы,
У них теперь редко бывают
Хорошие в книгах концы.

***
Беде нет барьеров, как звуку,
В любую проникнет он щель.
И, часто, мы, вздрогнув от стука,
С испугом взираем на дверь.

Мне сердце само подсказало,
Откуда и взялось чутьё?
Я скинул с себя одеяло
И быстро напялил шмутьё.

За дверью скреблись непонятно,
Я настежь её распахнул,
Сосед буркнул: «Вот вам…» невнятно,
И деньги ко мне протянул.

Из глаз его лилися слёзы
И хлюпал, рассопленно, нос,
И стал я мгновенно тверёзым,
И задал, конечно, вопрос.

«Мы это…гуляли... гуляли…
Вдруг автомобиль занесло…
Я дёрнулся, мы с ним упали…»
Мальчишку в ознобе трясло.

Махнуть бы рукой, мол, собака,
Есть беды страшней таких бед.
Но, только, мальчишка заплакал
Впервые за множество лет.

«Спокойно, дружочек, спокойно,
Ведь деньги у нас с тобой есть.
Мы купим тебе с родословной
И лапы, и зубы, и шерсть».

«Как купим? Ведь он же…он мёртвый…»
Легла на лицо его тень,
И голос, волнением спёртый,
И взгляд, как утраченный день.

О, мир, непонятливых взрослых,
В котором всё можно купить.
И даже того, кого просто
Ничем уже не возвратить.

Он глянул в глаза мне открыто,
Как будто бы видел насквозь,
В зрачках, всё, что было забыто,
По новой наружу рвалось.

Но было еще в нём такое…
Я слов не могу подобрать,
Ну, новое, в общем, иное…
О чём я хотел рассказать.

               13.10.04