памяти светланы степанова, безвинно павшего на полях стихиры

I
«Вот по этой самой дороге из Иерушалаима в Александрию мы и бежали тогда: мать на осле, я – полуметровый кулёк у неё на руках  да отец, тянущий заморенное упирающееся животное. Те же самые ухабы, та же самая пыль, от которой, как и тогда, приходится закрывать лицо тканью, с той лишь разницей, что сегодня это надушенный жасмином платок, а не потная портянка, как тогда. Нет, ничего этого я, конечно, не помню, сколько мне было-то – месяц? два? – но представляю себе это очень хорошо. А вот Александрию уже помню. Как ползал в портовой грязи вместе с собаками и свиньями, как сводило живот от голода, как снова не нашедший работы отец срывал на мне свою злость, так что синяки и ссадины на моём лице не проходили. А на что он надеялся, кретин? Кому в Александрии нужен еврейский плотник? Там и так все египетские толкутся и половина греческих. И вот эта скотина, если не пропивал собранное матерью и мной подаяние в портовом кабаке – а после того, как он стал там завсегдатаем, последний ничтожнейший шанс получить хоть какую-то работу накрылся медным тазом - то сидел дома и строгал детей, видимо, чтоб квалификацию рабочую не потерять окончательно, ха-ха. Да и мамаша тоже дура дурой – нет бы пузо подставлять, как этот алкаш разойдётся, всё спиной норовила повернуться, не дай бог ребёночку кака неприятность учинится. Тьфу! Прокормить весь выводок было, ясное дело, невозможно, каждый кормился, как мог, по помойкам, по чужим садам, на базаре приворовывали – а что делать? Я в пять лет кило пятнадцать весил, позвоночник спереди видно было, а на лице одни глаза, и, слава богу, что лоханулся я тогда с кошельком, и Светоний, гостивший у каких-то своих высокопоставленных друзей, схватил меня за руку. Отец на сделку согласился сразу, но цену заломил такую, что я подумал, ну всё, рехнулся старый козёл, но римлянин отсчитал названную сумму, не торгуясь. Денег этих было так много, что отцу хватило вернуться со всем своим выводком обратно в Иудею и снова начать дело. Мне доложили, что сейчас это уважаемый и процветающий человек, разбогатевший на производстве гробов и прочих ритуальных услугах – не удивительно на голодной и неспокойной окраине Империи. Впрочем, думаю, что прежде чем изготовить какой-нибудь очередной гроб, он с удовольствием изготовляет и виселицу – для того же клиента. Вот с него первого деньги на строительство дороги и возьму – всю задницу отбил, болит почти как двадцать лет назад, когда купивший меня римлянин впервые уложил меня в свою постель. Правда, сейчас, когда я уехал от Светония, мне его уже не хватает. Впрочем, он стал стар, и член его уже дрябл и не доставляет мне больше того удовольствия, что прежде. А интересно, каков член у Пилата? Он ещё довольно молод, этот генерал, ему едва за тридцать, и его кандидатура на пост прокуратора была почти утверждена, но у Светония хорошие отношения с Тиберием, и назначение получил я, а Пилат был придан мне в качестве военного заместителя. Оно и к лучшему. Пилат хороший солдат, но плохой политик. Он очень сердит на меня и не скрывает этого. Нет, соблазнить его, пожалуй, не удастся. Говорят, он не интересуется не только юношами, но и женщинами, все свои половые гормоны реализуя в битвах. А жаль».
Так размышлял Иегошуа, сын Иегосета, гробовщика из Назарета, покинувший родину 25 лет назад в нищете и безвестности и возвращающийся теперь в помпе и блеске пятого прокуратора Иудеи. Только тёмные глаза на пол-лица напоминали грязного александрийского оборванца, вынутого Светонием из сточной канавы, где бы он вскорости, вероятно, и подох. Почти чёрный от загара и грязи заморыш вырос в статного юношу с нежной светлой кожей, мягкими руками, тонкими пальцами с ухоженными ногтями, длинными густыми волосами и ресницами, с хорошо развитой жировой клетчаткой, но не чрезмерной, а потому отнюдь не толстого и обрюзгшего, а, скорее, какого-то томного и женственного. Последние 20 лет жизни его единственным занятием было удовлетворение эстетических и эротических потребностей его патрона Светония. 20 лет – долгий срок, за который любовники порядком поднадоели друг другу, и назначение, которого добился для Иегошуа Светоний, было как нельзя более кстати. Думал ли Светоний об Иегошуа после того, как проводил его на корабль до Александрии, неизвестно, а Иегошуа, подумав о Светонии в связи с воспоминаниями детства, тут же выбросил его из головы, в которой уже роились сладкие мечты и грандиозные планы.
II
Иегуда улепётывал во все лопатки. Мешок, который он тиснул у Матуса Атеоса, грека, собиравшего входную плату в цирк, недавно отстроенный по приказу прокуратора, как и многие другие сооружения общественного и личного пользования, оказался почти пустым для его размера, и лежащая на дне мелочь звонко брякнула от резкого движения Иегуды. Матус призывал на его голову кару всех своих богов где-то в конце квартала, но Иегуду больше заботила возможность понести наказание от людей, и он не стал дожидаться старого жирного грека, а перемахнул через какой-то невысокий по его меркам забор и затаился в росших за ним кустах. Задушенные одышкой крики Матуса приблизились и удалились, и Иегуда решил осмотреться, а заодно и подсчитать, сколько он заработал. Выбравшись из кустов, вроде бы лавра, Иегуда попал на песчаную дорожку, которая привела его к круглой площадке, засаженной розами, посреди которой возвышалась поддерживаемая мраморными женщинами крыша беседки. Иегуда вошёл в неё и осторожно присел на белоснежную с голубоватыми прожилками скамью. Вывалив из украденного мешка мелочь, он начал пересчитывать её и засовывать куда-то в складки своего бурнуса. Мелочь оказалась не такой уж и мелочью - тридцать драхм серебром. Иегуда зашвырнул мешок в розовый куст и сладко потянулся, щурясь от солнца и зевая во весь рот. Это и помешало ему вовремя среагировать, и тяжёлая рука стражника сдавила ему плечо. Иегуда попадался не в первый раз, но его всегда спасало несовершеннолетие. В этот раз было иначе. Ему уже исполнилось двенадцать, что было отражено также и в заведённом на него пару лет назад досье, и за любую провинность ему предстояло расплачиваться по полной. На самом деле Иегуде было уже шестнадцать, но худенький мальчишка небольшого росточка с вызванной недостатком протеинов задержкой полового созревания успешно пудрил мозги стражникам и судьям, на четыре года занижая свой возраст. Обычно у него просто отбирали деньги и давали пинка под зад, отпуская на все четыре стороны. Теперь у него отобрали деньги и дали пинка под зад, так что он головой вперёд влетел в камеру. Камера представляла собой каменный мешок метр на полтора, без окон, у дальней стены два ведра, одно наполовину заполненное грязной и вонючей водой, а другое для естественных отправлений.  Счёт времени Иегуда потерял быстро. Стражники заглядывали в камеру через нерегулярные промежутки времени, так что ориентироваться по ним было невозможно. Еду тоже не давали, воду не меняли, парашу не выносили, и Иегуде начало казаться, что он здесь уже целую вечность. На самом деле прошло меньше двух суток, когда его выволокли из тёмного подземелья и, ослеплённого невыносимо ярким утренним светом, бросили под ноги прокуратора.
- Негодяй прохлаждался в твоём саду, в беседке кариатид, игемон, - услышал он над собой грубый хриплый бас, говоривший по-латыни.
- Ты хотел убить меня? – произнёс по-арамейски другой голос, глубокий и мягкий.
- Нет! – Иегуда поднял лицо и ошарашено взглянул на спросившего, но тут же получил удар по затылку и снова уткнулся носом в пол.
- Ах, Понциус, ну почему вы так грубы? – снова спросил мягкий голос. – Было при нём оружие?
- Нет, игемон. Если позволите, игемон, я не думаю, что он что-то злоумышлял против вас. Скорее всего, он и не знал, где находится, когда его взяли. Но незнание не освобождает от ответственности, не так ли, игемон?
- Но от неё может освободить знание. Ах, Понциус, не будьте так кровожадны. Давайте спросим бедного мальчика, что он сам на это скажет. Не бойся, встань, - произнёс прокуратор, обращаясь к Иегуде. – А вы, Понциус, можете идти, я сам разберусь с этим делом.
- Слушаюсь, игемон, - в басе послышалась плохо скрываемая ненависть и тяжёлые, шаркающие шаги удалились. Иегуда поднял голову.
- Этот человек ненавидит тебя, игемон, - прошептал он.
- Я знаю, - улыбнулся Иегошуа. – А теперь расскажи мне кто ты, откуда, и как попал в беседку кариатид в закрытом для посетителей дворцовом саду.
И Иегуда, сам не понимая, почему и зачем, начал рассказывать Иегошуа о себе, о своей жизни, о голоде, о тридцати серебряных драхмах, и лицо Иегошуа становилось всё печальнее, ведь это моя судьба, думал он, если бы я не попался тогда Светонию, и вслух произнёс:
- Больше у тебя не будет никаких проблем, мой мальчик. Ты будешь жить со мной.
- Иегмон? – Иегуда осёкся и изумлённо воззрился на Иегошуа.
- Ты будешь жить со мной, мой мальчик, - повторил тот, - и не беспокойся, я буду бесконечно нежен с тобой, и ты научишься любить меня.
- Игемон, а если я откажусь? – с опаской спросил Иегуда.
- Видишь ли, ты проник в дворцовый сад, нарушил покой прокуратора и двое суток пользовался гостеприимством камеры и её обслуживающего персонала. За это тебе надлежит дать сто ударов кнутом и продать в рабство. Таков закон, мой мальчик. И знаешь, когда мы наедине, ты можешь звать меня по имени, Иегошуа. А теперь тебя вымоют и переоденут, и через час мы сможем возлечь за трапезой.
III
Матусу Атеосу было жалко выкладывать тридцатку из своего кармана, и он решил умолчать об этом происшествии, авось не заметят. Но авось не пронёс. Именно в этот день, обеспокоенный скромными поступлениями от цирка, несмотря на довольно высокую посещаемость, прокуратор решил провести контрольную акцию по выявлению причин. Напрасно Матус кричал и оправдывался – никто не стал его слушать, никто не выступил в его защиту, и «вор» понёс своё наказание – у Матуса отобрали всё его немалое имущество и отсекли руку. Теперь он собирал милостыню возле цирка и на иерушалаимском рынке, где как раз искал, на что потратить деньги, Иегуда. Но как же трудно было узнать в этом молодом щёголе того грязного оборванца, который своей кражей разрушил жизнь Матуса Атеоса, превратив преуспевающего грека в последнего из нищих. Богатая белками диета сделала своё дело, Иегуда отъелся, возмужал, и тонкая полоска ещё нежных и пушистых усиков прорезалась над его верхней губой. Теперь никто при всём желании не дал бы этому семнадцатилетнему юноше меньше его лет, да теперь это и не было ему нужно. Проснувшаяся сексуальность требовала выхода, и жизнь с Иегошуа совершенно не удовлетворяла его. Он начал играть, пить вино и ходить по женщинам, в общем, вёл себя как богатый светский бездельник, каковым он, в сущности, и стал, но его воровское прошлое нет-нет, а давало о себе знать, вот и сейчас на базаре он профессионально оглядывал покупателей, прикидывая, у кого можно было бы срезать кошелёк. Этот-то взгляд и обратил на себя внимание Матуса, и когда Иегуда взял с какого-то лотка яблоко, а продавец подобострастно улыбнулся, сухая жилистая рука нищего вцепилась в его руку мёртвой хваткой.
- Это ты, ты, ты! – зашипел Матус.
Иегуда, брезгливо проследивший взглядом, откуда росла эта рука, вдруг вздрогнул и дёрнулся – он узнал своего последнего клиента, но вырваться из цепкой хватки нищего было невозможно.
- Это ты, я узнал тебя! – в шипении грека появились повизгивания и, наконец, он заорал в полный голос. – Это ты уничтожил меня! Ты отобрал у меня руку и прежнюю жизнь! Что, пошли тебе на пользу мои тридцать серебряников? Отъелся, приоделся – нееет! Ты мне теперь ответишь за все твои злодеяния! – и с этими словами Матус поволок Иегуду куда-то с рынка. Иегуда упирался и дёргался, тщетно пытаясь вырваться из бульдожьей хватки нищего, и его растерянный взгляд, метавшийся по толпе, словно кричал: помогите! И помощь пришла в виде мелькнувших над толпой шлемов солдат патруля.
- Помогите! – заверещал Иегуда, - Убивают!
Солдаты, расталкивая прохожих, направились к нарушителю спокойствия.
Иегуда ещё только набирал в лёгкие воздуха, когда раздался крик Матуса:
- Этот человек – вор! В прошлом году он украл у меня тридцать драхм. Из-за него я лишился руки и всего своего имущества! Я требую справедливости! Я требую суда прокуратора!
- Взять! – коротко отозвался начальник патруля, и солдаты скрутили Матуса.
- Ты хотел суда прокуратора? – добавил он. – Что ж, пожалуй, прокуратор и правда захочет взглянуть на человека, осмелившегося оскорбить его лучшего друга.
Двое солдат подхватили Матуса подмышки и поволокли прочь. Матус открывал и закрывал рот как рыба, не в силах выдавить из себя ни звука. Такой поворот событий начисто лишил его дара речи.
- Если позволите, господин, - обратился начальник патруля к Иегуде, - я бы порекомендовал вам тоже пойти домой и совершить омовение. Мало ли к чему прикасалась рука этого негодяя, прежде чем коснулась вашей.
IV
Инцидент заинтересовал Иегошуа, и тем же вечером Матуса приволокли и бросили к его ногам, как Иегуду ровно год назад.
- Итак, ты утверждаешь, что этот человек обворовал тебя? – и Иегошуа сделал жест в сторону Иегуды.
- Ддда, иггемон, - простучал зубами Матус Атеос.
- Не бойся, - тонко усмехнулся Иегошуа, - расскажи подробно, как это произошло, что богатый и уважаемый гражданин украл что-то у нищего вора, - и, взглянув на ухмыляющихся солдат, - Вы можете идти. Мне кажется, вы смущаете нашего гостя. А вы, Понциус, присаживайтесь, уверен, вас это тоже позабавит, - и снова Маффеосу, - Итак?
- Игемон, ещё год назад, - начал Матус, всё ещё немного заикаясь и срываясь на шёпот, но постепенно голос его окреп и перестал дрожать, - я был обеспеченным и уважаемым человеком на службе вашей милости. Я служил в казначействе и надеялся лет через пять уйти на вполне заслуженный отдых, поселиться в домике на море и в назначенный срок тихо почить в покое и достатке, как и подобает уважаемому гражданину. Но в тот день, ровно год назад, этот человек, - голос Матуса вновь задрожал, но на этот раз от гнева, когда он взглянул на Иегуду, - украл у меня утреннюю кассу, тридцать драхм. Я гнался за ним через весь город, но я уже стар и дряхл, а он молод и крепок. Я потерял его у ограды дворцового сада. Я искал его до вечера, но так и не нашёл. И надо было так случиться, что именно в этот день была проверка касс в связи с недостаточными поступлениями. В моей кассе не досчитались тридцатки и списали на меня все недостачи. За это мне, как вору, отрубили руку и отобрали всё моё имущество. И мои мечты умереть в достатке и покое разбились в прах, ах, - и Матус Атеос пустил слезу.
- Очень трогательная история, - заметил Иегошуа, когда грек замолчал. – Так значит, ты хочешь провести остаток жизни на море и умереть в достатке?
- Да, игемон, - в голосе грека послышалось недоверчивое изумление.
- Во сколько ты оцениваешь конфискованное у тебя имущество?
- В двести талантов золотом, игемон, - недоверие в голосе грека приобрело радостные нотки.
- И ты хочешь получить компенсацию за отрубленную руку?
- Хотелось бы, игемон, - голос грека задрожал в третий раз, но теперь уже от алчности.
- Полагаю, ещё двести талантов вполне возместят твою потерю?
- Дда, игемон! - Голос грека дал сбой.
- А море Галилейское тебя удовлетворит в качестве моря, или ты настаиваешь на Средиземном?
- Ну что вы, игемон, Галилейское вполне подойдёт.
- Прекрасно. Понциус, распорядитесь, пожалуйста, привязать к ногам нашего друга по мешку, да крепко привязать, чтобы не отвязались, положить в каждый мешок по двести золотых талантов, вывезти его на середину Галилейского моря и бросить в воду, - и Матусу, - Что же ты побледнел, друг мой? Я ведь просто выполнил твоё желание. Остаток жизни ты проведёшь на море и умрёшь в достатке, как и положено уважаемому гражданину.
- Игемон! – закричал несчастный грек, но вызванные жестом Пилата стражники уже волокли его прочь, - Игемон! – и его голос затих в конце коридора.
- Талантливая ложь должна быть награждена, но клевета должна быть наказана, не так ли,  Понциус? – усмехнулся Иегошуа на довольно свирепый оскал Пилата. Пилат коротко рыкнул, что означало смех.
- Я хотел бы посмотреть на это, - подал голос Иегуда.
- Ах, мальчик мой, откуда в тебе эта кровожадность? – покачал головой Иегошуа. – Ну хорошо, мы тоже поедем посмотрим. Понциус, распорядитесь.
Однако зрелища не получилось. Матус Атеос, брошенный до утра обратно в камеру, умер, вероятно, от страха.
- Этот старый хрен испортил нам весь день, но не отменять же из-за этого поездку. Поедем, посмотрим на Галилею, - заявил Иегошуа утром, когда ему было доложено о смерти грека. И через час прокуратор в сопровождении двух когорт покинул Иерушалаим.
V
- А что там, за морем? – Иегуда, впервые оказавшийся вне Иерушалаимских стен, вёл себя, как выпущенный погулять щенок.
- Понциус? – переадресовал Пилату вопрос Иегошуа.
- Если вам угодно, игемон, я пошлю людей узнать это.
- Нет-нет, я и сам хотел бы на это посмотреть, - возразил прокуратор.
- В таком случае, игемон, решите, в какую сторону мы свернём.
- Послушайте, Понциус, вам ли не знать, что римлянин никогда не сворачивает с выбранного пути.
- Но, прокуратор, если прямого пути нет… - попытался возразить Пилат.
- …то римлянин прокладывает его, - закончил фразу Иегошуа. – Мы построим здесь мост, что позволит нам перейти через озеро, как посуху. Это будет самый грандиозный мост в Империи, - великолепная идея захватила Иегошуа и зажгла огни в его глазах, - все выдающиеся люди Рима приедут посмотреть на это восьмое чудо света! Да! Это будет восьмое чудо света! И оно прославит меня! Фидий, создавший храм Зевса, был приравнен к богам. Неужели он лучше меня, создателя Галилейского моста?
- Одумайся, нечестивец! – раздался вдруг каркающий голос какого-то козлообразного субъекта. – Откажись от своих греховных замыслов и покайся! Бог есть един на небе, а все боги земные суть ваалы и дьяволы, и бесом ты одержим, раз говоришь такие слова!
Пока его вязали и волокли прочь, облезлый козлообразный мужик продолжал кричать что-то о боге, бесах и крещении водой и огнём, плевался и лягался, пока на какой-то особо пронзительной ноте центурион, которого этот псих всё-таки сумел чувствительно пнуть, не ударил его мечом по шее. Меч был в ножнах, но удар был силен, шея хрустнула, и козлобородая голова безжизненно повисла.
- Вот ведь сволочь, - удивлённо выругался центурион, убедившись, что мужик подох. Брошенное тело скатилось по берегу к самой воде.
Случившиеся неподалёку рыбаки попадали мордами в песок и наперебой запричитали:
- Не погуби, игемон!
- Не губи!
- Рабочие сожрут всю нашу рыбу!
- Чем мы будем кормить наших детей?!
- Не гневи бога, игемон!
- Ты! – Иегошуа ткнул рукой в сторону сказавшего о боге, и два легионера тотчас кинулись к нему, подхватили под руки и бросили к ногам прокуратора.
- Ты кто такой? – спросил Иегошуа.
- Я? Симеон, рыбак, а тот вот, - и Симеон махнул рукой куда-то за спину, - Анадреон, мой брат, он тоже рыбак, а отец наш уже стар и сам не ходит ловить, а так он тоже рыбак, и вообще все мы здесь рыбаки.
- А что знаешь ты, рыбак, о боге?
- Не много, игемон, то, что говорил Иоханаан, - и Симеон мотнул головой в сторону трупа.
- И ты веришь ему? Веришь, что бог на небе?
- Да, игемон. В это и отцы наши верили.
- Нет, Симеон, нет на небе никакого бога!
- Да что ж ты говоришь?! Есть бог на небе, и он всё видит и по делам твоим злым тебе воздаст! – Симеон возвысил голос.
- Воздаст? Как бы не так, Симеон! Нет на небе никакого бога, и вообще нет никаких богов, а есть лишь человеческий гений, и мост сей будет ему храмом, этому единственному реальному богу, против которого все иные боги – ничто! А ты, Симеон, - Пётр, и на камне сём воздвигну свой храм. Хочешь быть руководителем строительных работ?
- Нет, игемон, не хочу, и противиться работам буду, потому как есть бог на небе, и сокрушит твою гордыню!
- Прекрасно, - пафос исчез из голоса Иегошуа, и появилась в нём будничность и какая-то даже усталость. – Понциус, проследите, чтобы, когда будут закладывать первый камень фундамента, не забыли бы и нашего друга под него заложить, - и, обернувшись к рыбакам, - Анадреон!
- Я, игемон, - брат Симеона поднял голову.
- Назначаю тебя руководителем работ. Будешь первым человеком во всей Галилее, и получать будешь десять талантов в месяц. Идёт?
- Игемон, а как же брат мой, Симеон?
- Я твой брат, Анадреон, я твой отец и твоя мать, и кто не со мной, тот против меня. Итак, согласен ли ты ради меня оставить отца своего, и мать свою, и брата своего, и идти за мной?
Ни разу в жизни не видел, а тем более не держал в руках Анадреон сумму в десять талантов, и никогда бы не увидел, останься он рыбаком. С такими деньжищами можно перебраться в столицу, думал он, и перестать, наконец, вонять рыбьими потрохами, и жениться на столичной красотке, со вкусом и образованием, а не на деревенской дуре, и открыть лавочку, торговать благовониями, ах!
- Я согласен! – крикнул Анадреон.
- Ну вот и славно! – сказал Иегошуа, - это дело стоит обмыть. Понциус, велите вскрыть бочонок, побалуйте местных настоящим вином, - и, вскакивая в повозку, - Домой!
VI
Иоханаан Боанергес сидел на краю первого пролёта недавно начатого моста через Галилейское озеро, свесив ноги и болтая ими над водой, и размышлял о цене таких грандиозных проектов. Деньги – ерунда, круговорот денег в природе – явление нормальное, их не становится от этого ни больше, ни меньше, они крутятся, крутятся, и возвращаются на круги своя, подобно ветру или рекам, текущим в море. Но вот люди. Круговорот людей? Однако священники утверждают, что каждый человек уникален, рождается однажды и умирает навсегда. Но если жизнь человека – это дыхание бога, а смерть возвращает дыхание к богу, то как можно быть уверенным, что бог не вдохнёт то же самое дыхание в другого человека? Какой-то умный грек сказал, правда, что в одну реку нельзя войти дважды, потому что река изменится. Но бог-то не меняется! Значит, повторение возможно? Вот ведь смотрите, сколько народу полегло за идею этого моста. Первым погиб Матус Атеос, ведь это благодаря ему прокуратор вообще оказался в Галилее. Вторым был блаженный Иоханаан, тёзка мой, кстати, чёрт, вот не к месту об этом подумал, ну да бог с ним. Симеон Пётр стал третьей жертвой, а за ним и брат его Анадреон, прозванный Первозванным (не потому, что его первым позвали, а потому, что по званию был первым человеком в Галилее), а также Предателем. Затем пьяная драка из-за девки, перешедшая во всеобщее побоище – и что за блажь у прокуратора – вместо воды давать рабочим вино? Это развлечение обошлось в полторы дюжины забитых и затоптанных. И вот вчера этот Малх. За что они так не любят меня? Да, я крут с ними на работе, но если я не спрошу с них, спросят с меня. Но ведь после работы? Кто следит, чтобы самая молодая корова досталась им, а не заезжим волхвам? Кто следит, чтобы виночерпий не крал вино, доливая бочки водой? Кто еженедельно привозит к ним – за свой счёт, между прочим, - столичных шлюх? И, тем не менее, они открывают на меня хайло и поднимают кайло. Да, я снёс ему ухо вместе с половиной черепа, но я же защищал свою жизнь!
- Думаете, мне очень приятно было его убивать?! – крикнул он вслух.
В этот момент раздался лёгкий свист рассекаемого воздуха, и кайло проломило Иоханаану череп. Прораб покачнулся, обернулся, вскинув на ударившего его удивлённый взгляд, и повалился в воду. Его тело совершило несколько судорожных движений, прежде чем пойти на дно, но это была просто агония.
VII
- Что тебе нужно?! – испуганно вскрикнул Иегуда, всегда опасавшийся Пилата, когда тот стремительно вошёл в его опочивальню.
- Не бойся, - Пилат говорил хриплым шёпотом, - ничего плохого я тебе не сделаю, а вот хорошее могу. Тебе не надоело быть подстилкой этого жирного пидора?
Губы Иегуды раздвинулись в похабную улыбку.
- Ты хочешь меня, сладкий? – спросил он фальшивым приторным голосом.
- Тьфу! – Пилат плюнул и развернулся.
- Погоди! – позвал его Иегуда. – За чем ты приходил?
- Ты ему уже надоел, - бросил Пилат через плечо.
- Откуда ты знаешь? – в голосе Иегуды появилась неуверенность.
- Он сам мне сказал. Строительство моста поглощает все финансы, а ты тратишь деньги без счёта. Ты знаешь, сколько у тебя долгов? Казна не в состоянии их покрывать. Да и для постели ему хочется мясца помягче, он подобрал тебя только потому, что ты выглядел лет на тринадцать, а всего два года спустя превратился в развязного хлыща, который вечно прячет задницу у шлюх как раз тогда, когда её хочет игемон. Завтра утром он собирается выгнать тебя вон.
- Понциус, что же мне делать? – захныкал Иегуда.
- А! – Пилат сел, широко расставив ноги. – Его мост – это сумасшествие. И без того бедную страну он довёл до последней степени обнищания. Если прекратить строительство моста, деньги появятся снова, и ты снова сможешь их тратить.
- Но ведь он никогда не откажется от своего проекта!
- Нет, не откажется. Но зачем нам он?
- Ты хочешь..? – глаза Иегуды распахнулись во всю ширину.
- Именно. Но я не должен быть замешан в это дело.
- Почему?
- Да потому что только незапятнанным я смогу занять место прокуратора и выделить тебе содержание, придурок. Или ты полагаешь, что новый наместник, присланный из Рима, будет содержать шлюх своего предшественника?
- Ннет. А кто же тогда..?
- Ты, - перебил его Пилат.
- Я?! – Иегуда взвизгнул так громко, что Пилат зажал ему рот.
- Да, ты, - зашипел он, - и не ори, будто тебя режут, - и, предупреждая вопросы, стал объяснять.
- Он только что оправился и отправился в опочивальню, где ты, кстати, давненько уже не бывал. Ты сейчас пойдёшь к нему, чего ты по своей воле вообще ни разу не делал. Он будет обрадован и примет тебя. Ты – вор, и прятать вещи в одежде умеешь, - с этими словами Пилат прижал к груди Иегуды простой нож.
- Времени на любовь у вас, сам понимаешь, не будет, так что делать то, чего тебе не хочется, не придётся. Ты поцелуешь его в губы – это полностью отвлечёт его внимание – и ударишь ножом под пятое ребро, это здесь, потренируйся немного, - и с этими словами Пилат встал за спину Иегуды, взял его руку с ножом в свою и стал водить ей, показывая, как надо бить.
- Понял? – спросил он после полутора дюжин движений.
- Дда, - голос Иегуды подрагивал, - а ппотом?
- Не дрожи так. Немного волнения не помешает, но он не должен заметить, что ты боишься. А когда всё будет кончено, ты начнёшь кричать и звать на помощь. Когда придут стражники, ты скажешь им, что кто-то чёрный прятался в нише, и, когда ты вошел, и вы собирались возлечь для утех, он выскочил, ударил игемона ножом в грудь и убежал в сад. Следы беглеца в саду я тем временем обеспечу. И не вздумай меня предать. Это продлит твоё безбедное существование на пару месяцев, не больше. А теперь иди.
VIII
- Игемон? – Иегуда осторожно приоткрыл дверь и заглянул в спальню Иегошуа
- Иегуда! – радостно воскликнул тот.
- Ты позволишь мне войти к тебе? – спросил Иегуда.
- Конечно, конечно, входи, я очень рад тебя видеть.
- Я соскучился по тебе, Иегошуа, - голос Иегуды дрогнул, но он овладел собой, - ты так давно не звал меня к себе.
- Мне казалось, тебе не нравится то, что мы делаем, и я не хотел принуждать тебя.
- Что ты, что ты! Просто… это было ново для меня, я не знал, не мог понять, нравится мне это или нет, я хотел попробовать всё.
- И что же ты решил?
- Иегошуа, помнишь, когда мы встретились первый раз, ты сказал, что я научусь любить тебя?
- Конечно помню, мой мальчик!
- Так вот, Иегошуа, я… - его голос опять прервался, и ему пришлось сглотнуть, - я люблю тебя…
- Мой мальчик! – голос Иегошуа сочился нежностью.
- Милый… - чуть неуверенно произнёс Иегуда и шагнул к Иегошуа.
- Милый! – повторил он, прижимаясь к нему и целуя в губы.
- Милый! – произнёс он в третий раз и ударил Иегошуа ножом, как показал Пилат.
- Маль…чик… - выдавил Иегошуа последний вздох, и дыхание его остановилось.
В этот момент дверь распахнулась под ударом сапога, и вошедший Пилат крикнул, указывая на Иегуду мечём, - Убийца!
Иегуда, всё ещё держащий в руке нож, всхлипнул и разжал пальцы. Нож со стуком упал на мраморный пол.
Утром Иегуду повесили.
Как Пилат и предполагал, шестым прокуратором назначили его. Первым указом шестого прокуратора был указ о прекращении строительства Галилейского моста и реконструкции уже отстроенной части в мол, к которому могли бы удобно приставать лодки галилейских рыбаков.
Жизнь в Иудее начала налаживаться.