Рабочий и бабочка городской романс
От труда и водки еле живой.
Он падал, потом поднимался и шел
Дальше. Ему было нехорошо.
Булавка и зубы его из железа,
Булавкой держались штаны.
Все пальцы и совесть болели в порезах
Труда и сознанья вины.
Чтобы отбросить это чувство,
Он сильно мотал головой.
Ему было тошно, не знал он искусства,
А только инстинкт половой.
И все это было так жалко и горько…
И дома ждал холод жены.
И завтра к семи на работу, и морга
В конце его ждали столы.
Он матерно выругался, и подняться
Уже безысходно хотел,
Чтоб дальше и дальше всему повторяться,
И низкий свершался б удел.
Но бабочку рядом увидел…
И видит – он крылышко ей помял.
Ему стало жалко, что он ее обидел
И крылышко ей сломал.
Он взял ее и стал держать.
Заплакал, слез не мог сдержать
В обиде за себя и за нее.
И тут его сердце занялось огнем!
Он сидя смотрел в холодную тьму,
И жалко и сладко вдруг стало ему.
Бабочку нежно держал он в горсти,
Готовый ее защищать и спасти.
И он просил у ней прощенья
И поклялся, что до исцеленья
Крыла не даст ее в обиду –
Пока крыло не станет прежнего вида.
Он ткнулся головою в куст
И ощутил, что сердцем пуст.
И тяжесть, что была там прежде,
Ушла, позволив быть надежде.
Он улыбнулся и заснул…
Потом услышал шум и гул –
С утра поехали трамваи,
Ведь жизнь шла не переставая.
Сначала с соседнего дома коты
Его посмотреть приходили в кусты,
Потом появились прохожие
И сказали на него «пьяная рожа».
Когда, наконец, он открыл глаза,
Увидел вокруг себя зрительный зал:
Задние головы тянули вверх,
И над ним с батоном стоял пенсионер.
Он говорил им: «Поглядите,
Уже с утра в каком он виде!»
И надругались, хохоча,
Все вместе в роли палача.
И он тогда в обиде дикой
Закрыл глаза и ощутил
В ладони бабочку, и криком
Толпу он матерно покрыл.
И бабочку прикрыв ладонью
Другой руки, он задрожал
И пнул он старика с батоном,
Который тот в руке держал.
Батон упал, все закричали.
Спустя немного увидали
Опять того пенсионера,
Который вел милиционера.
Его схватили и подняли.
Он дрался, но его побили,
И бабочку из рук отняли,
Которую в драке раздавили.
И он заплакал, уходя,
Под дополнительным конвоем,
В слезу и горечь обратя
Надежду, мертвую как воин.
Тихвин, 1988
Свидетельство о публикации №105010900991