Без Имени имён...

Родившийся гулом в ушах, раскАленный громовой раскат зазвенел вокруг, переотражаясь от стен; тусклым противным звоном отозвался в осколках грязных оконных стёкол. За окном бушевал тропический ливень, и даже беснующиеся стрелы молний не могли разорвать непроницаемую мглу.

Темно. Ночь или день за окном – не разобрать. А здесь – в затхлом сумраке, еле озаряемом редкими всполохами молний, лежал человек. Серая больничная койка, серая больничная пижама. На молодом лице лежавшего человека не было ни эмоций, ни мыслей. После серии частых короткосрочных обмороков он приходил в себя, но почти сразу же уходил обратно – в небытие комы. Серое одеяло сползло на пол, а распахнувшаяся пижама не скрывала витых мускулов лежащего человека. Иногда они спазматически сокращались, и тонкая больничная рубаха жалобно трещала по швам, явно не рассчитанная на больных подобной комплекции.

И вот – он выплыл. Мутным взором серебряно-серых глаз окинул комнату, осыпающуюся штукатурку на потолке, разбитые стёкла... Через полуоткрытые оконные рамы долетел раскат грома, молния озарила на секунду невзрачное помещение и решётки на окнах.

Лицо больного исказила судорога боли, но взгляд его прояснился. Он никак не мог понять, где находится. Медленно зашевелился. Попытался повернутся на бок, но, не рассчитав сил, едва не упал с кровати, судорожно вцепившись в соседнюю койку... На ней никого не было. И на остальных. Разбросанные второпях одеяла, домашние тапочки – словно забытые в панике... А он?

Аккуратно свесив с кровати ноги, он попытался сесть. Кровь ударила в голову, бешено затошнило. Он едва не потерял сознание, с трудом ухватившись за искру собственного «я». Отдышался. Попробовал встать. Результат был всё тот же – он чуть не упал. Успел опереться о ручку кровати, потом – о соседнюю койку.

Вдруг мучительно захотелось выйти отсюда, вдохнуть полной грудью насыщенный влагой воздух, почувствовать поверхностью кожи капли дождя. И он, едва передвигая ногами, хватаясь за спинки кроватей, вдоль обшарпанной стены двинулся к полуоткрытой двери...

Сильно кружилась голова, поэтому он, находясь где-то на краю, на грани сознания, сам не заметил, как оказался на крыльце большого серого здания. Тёмная бетонная громада уходила ввысь, теряясь во мгле, а за краем кровли навеса над крыльцом бесновалась стихия – сходили с ума грозовые разряды, ураганными порывами налетал ветер, моментально промочивший его до нитки. А он, словно не понимая, что делает, двинулся к краю крыльца – прямо под водопад урчащей воды между вспышками молний.

Шаг, ещё шаг – еле перебирая ногами, он спустился с крыльца, и, не разбирая дороги, двинулся вперёд – куда глаза глядят... Шёл – по колено в грязи под хлещущими струями воды, чувствуя себя еле живым, но вновь возрождённым из пепла...

Что-то происходило в его душе. Что-то свербящее, тревожащее и непонятное. Что-то, что гонит вперёд, не давая остановится, не оставляет сомнений, но ничего не объясняет.

И вдруг, словно поражённый молнией, он остановился. Лицо его перекосило гримасой ужаса. Он понял.

Он не знал – кто он такой. Он не знал – где он. Он не понимал, что происходит вокруг. Душа его, как и его голова, была совершенно пуста. Человек без памяти, человек без разума, человек без прошлого.

– У тебя нет прошлого! – гром исполинской молнией вонзился в серый небоскрёб, отозвавшись странной музыкой слов в его сердце.

– У тебя нет памяти!..

А семья? Дом? Мать?..

Ещё более страшный удар испепелил стоящий вдали умирающий дуб.

– У тебя нет семьи!

Молния.

– У тебя нет матери!

Вспышка.

– У тебя нет дома!..

Серое рубище забытого святого грубой, бесформенной, сочащейся влагой плащаницей облегало его тело, а в душе его, обезумевшей от горя и тоски, бушевал ураган.

– Безумец! Безумец!! Безумец!!!

Удар молнии... И слёзы потекли из глаз ослепшего от боли, обезумевшего человека...

Человек без имени. И вспышка молнии.

И на мгновенье он увидел лунную дорогу, звёздного оленя у пылающего Древа. А потом пространство словно раскололось с серым чугунным гулом ударившей плети...

Всё завертелось в его голове. Он упал... Журчащее безумие вокруг. Пузыри от падающих капель, селевой поток. Еле различимая дорога... Лишь где-то, вдалеке что-то удерживало его на краю беспамятства...

Имя... Услышанное когда-то... Прошедшее через столетия.

Больше он не знал ничего. Только Имя. Но это знание, огненной лавой струящееся где-то в глуби его души, превратило стекло его личности в нечто несокрушимое. Несгибаемый стрежень воли проснулся – во тьме – в нём – внутри, поднимаясь всё выше и выше. От сердца – к его голове, и дальше – к его Отцу Небесному...

И вот – он, с испепелённой душой, с искалеченным телом, крохами оставшихся сил заставил себя подняться и встать на колени, припав к земле. А губы его сами зашептали слова такой далёкой, такой знакомой и такой забытой молитвы.

Мокрый оборванный человек в нищенском рубище простёрся ниц перед своим Отцом, и сил его хватало лишь на то, чтобы, оставаясь на краю сознания, шептать слова неосязаемой молитвы. На какое-то мгновение перед тем, как уйти в небытие, ему показалось, что к нему, грешному, склонилось Лицо нежного, как Мать, Святого Духа, и в сердце его появилось странное, почти забытое ощущение, произносимое лишь одним словом...

«Дома...»