Идущий в себя. Часть IV. Исчезновение

На испачканном снеге следы поездов...
Сошедшие с рельс они делали вздох,
И неспешно пешком добрели до веков,
Где объявлены были велением слов
Вне закона и признаны лишними вновь.

На испачканном снеге следы поездов...
Сошедшие с рельс они делали вздох,
И неспешно пешком добрели до веков,
Где объявлены были велением слов
Вне закона и признаны лишними вновь.

Транс, довёдённый до полного бреда,
Стал достоянием этого века.
Мне остаётся ждать только лета,
Уйдя на восход и дойдя до рассвета,
В душе отыскать столь знакомый предмет.

Там где чернеет космической эрой
Лёгкая смерть, окружонная сферой.
Мне не понять, как одной только мерой
Можно измерять качество серой
Жизненной массы в теле моём.

Я исчезаю в своих сновидеьях,
И может вернусь, став листвой на деревьях,
Когда пробежит где-то в толстых сплетеньях
Та же волна, что и в землятрясеньях,
Чтобы навечно разрушить печаль.

Гул нарастёт, объясняя волнение,
Кто-то войдёт и в моё поколение,
Сделав поправки, держа дополнение
К образу жизни, боясь обвинения
В том, чего делать не хочется мне.

Канувший в воду вопрос недоверия
Тихо всплывёт и взорвётся от времени.
Стрелки часов добавляют мне жжения
С каждым ударом лжевдохновения.
Нужно пытаться держаться в руках.

Брызги тумана стекают по лицам,
Я верю--не будет счастье пылиться
Под старым диваном, способным разбиться,
А будет на шее главной милицией,
Держащих за руку в моменты борьбы.

Я слишком наивен и может без крыши...
Мне жить не дают эти подлые мыши,
Которые тихо грызут, злобно дышат
И делают вид, словно там, где-то выше,
На них смотрит ангел с АК-47.

Пора уходить, здесь пожалуй нас много...
Меня доедает больная тревога...
Затянется след на душе от ожога,
И больще не будет мучать изжога...
Я исчезаю боюсь навсегда.