Одзумо моногатари

Наступление седьмой луны сорокового года эры Мейдзи (он же Год Старшей Земли и Обезьяны – Цути-но-э-Сару) ознаменовалось оживлением и деловитой суматохой в императорском дворце. Все с нетерпением ожидали Танабата, праздника окончания полевых работ и начала осени, долженствующего наступить на седьмой день. Справедливо полагалось, что пышностью своею он затмит предыдущие празднества: урожай риса в этом году был собран просто невероятный, и даже каждое отдельное зёрнышко казалось крупнее обычного. Или так оно и было в действительности? Придворные и дипломаты, наполнявшие дворец в эти дни, в беседах своих оставили на время излюбленные темы кораблестроения, промышленного роста и даже победы в недавней войне и связанной с этим подобающей роли Ямато в будущей мировой истории. Вместо этого они, щеголяя друг перед другом новыми европейскими костюмами, с жаром говорили о рисе и со вкусом катали на языке новомодное словечко «мутатиро», в котором европеец с тонким слухом мог бы узнать английское “mutation”. И в каждом из них , как в театре Кабуки, под маской серьёзной современности пряталась детская синтоистская душа. Она с нетерпением ждала того мига, когда все, включая императора, сменят смокинги и мундиры с эполетами на традиционные рэйфуку и рассядутся в зале Энрёкан. В зале, где могучие толстяки-рикиси, съехавшиеся на  ежегодный турнир по борьбе одзумо, в течение пятнадцати дней будут толкаться и пихаться за звание чемпиона-одзэки – на радость неистовствующим зрителям и во славу щедрой на урожай земли. Более двадцати лет назад император Муцухито щелкнул по носу не в меру ретивых прогрессистов, объявивших одзумо пережитком феодального прошлого, личным высочайшим указом возродив ритуал «лицезрения одзумо»,. С тех пор его интерес к достойной традиции нисколько не ослаб. По всей Японии победители городских чемпионатов до боли в животе запихивали в себя добавочные порции мясного рагу-тянко и до одурения варились в горячих ваннах-офурэ, чтобы предстать императорским очам в наилучшей форме. Дворец, Токио и вся Япония готовились к седьмому дню.

Ёкодзуна Хитатияма Таниэмон не участвовал в соревнованиях. В двадцать первый день седьмой луны, в час Петуха он, огромный и недвижный, сидел на почётном месте по правую руку от императора. Таниэмон смотрел, как два борца поднимаются на глиняную площадку-дохё, ограждённую толстыми, как их ноги, жгутами из рисовой соломы последнего баснословного урожая. Одному этих борцов предстяло сойти обратно с титулом одзэки, а второму… «А второму предстоит свалиться - и с немалым грохотом» - весело подумал Хитатияма, с удовольствием глядя на щедрые телеса претендентов. Этими телесами они уверенно прокладывали себе путь к финалу с самого первого дня чемпионата. Ёкодзуна опустил тяжелые веки (а что у меня лёгкое? – подумал он с усмешкой), и перед его мысленным взором сотни рикиси вновь выстроились на восток и на запад от императорского трона. Затем они исполнили торжественный ритуал дохё-ири, поочерёдно поднимаясь на помост и хлопая в ладоши, дабы отогнать злых духов. А  вслед за ними поднялся и сам  Хитатияма, опоясанный особым знаком отличия – пеньковой верёвкой поверх кэсё-маваси из златотканого шёлка. На  помосте ёкодзуна исполнил танец-сико, при котором нога, похожая скорее на телеграфный столб, сначала взмывает пяткой к кипарисовым балкам, поддерживающим настил крыши, а затем с силой опускается на дохё, вселяя ужас в тех злых духов, которые не разбежались от хлопанья в ладоши. Много горстей соли было рассыпано с того дня по помосту, много пота, солёного не менее, пролилось на него. Сегодня осталось только двое. Ну что ж, пусть победит сильнейший.

Когда Таниэмон вновь открыл глаза, борцы уже стояли друг напротив друга. Присев на широко расставленных ногах и уперев кулаки в помост, каждый из них сверлил противника взглядом, и первые капли пота уже проступили на набыченных лбах. Бывало, что слабый духом борец не выдерживал безмолвного поединка-сикири и сдавался без единого толчка. Но не один из этих, подумал ёкодзуна, не из этих.

 Маруяма Гонтадзаэмон был гигантского росту, шести сяку четырёх сун, а надо лбом его выступала огромная круглая шишка. Именно ей он и был обязан своим прозвищем «маруяма», что означает круглая гора. Не довольствуясь тем вниманием, которое его особа привлекала благодаря росту и шишке, Маруяма утверждал, будто искусству одзумо он обучался у  речного каппы, а потому владеет секретами, нынешним борцам уже неизвестными. Окружающие относились к этому по-разному. Были среди них  особо прогрессивные – услышав эту историю, они брезгливо морщили нос: современный человек, а позволяет себе всерьёз говорить о всякой нечисти! Другие же ничуть великана не стыдили, а кивали, соглашаясь, и сочувствовали тяжкому его труду. Ведь любому известно, что каппа не отдаст свих секретов меньше, чем за сто мешков огурцов, до которых он большой охотник. Причём огурцов, собранных исключительно руками просящего! Но Маруяма не обижался. Ни на тех, ни на других. Никто не мог знать, какие мысли бродят в его голове под безобразной шишкой, нацеленной сейчас на соперника, подобно угрожающему рогу разъярённого носорога. Впрочем, соперник не демонстрировал ни малейшей боязни. Инадзума Райгоро если в чём и уступал Маруяме, так только в росте – он был на два суна ниже, но зато шире в плечах. Выдумщик же он был едва ли не больший. Инадзума был наследственным рикиси, как его отец и его дед, что само по себе не оспаривалось никем. Да вот только род свой он возводил к самому Номиносукунэ из Идзумо. К самому основателю одзумо! Над Инадзумой потихоньку посмеивались, но только потихоньку: ведь его легендарный якобы предок попросту убил своего противника одним пинком ноги, ибо борьба в те времена ещё не знала благородных ограничений. А вдруг это свойство наследственно? Да и в движениях, что телесных, что душевных, был Райгоро скор невероятно – ведь недаром «инадзума» означает молния!

Хитатияма смотрел прямо в просвет меж двух голов, украшенных причёсками ои-тёмагэ в форме листа дерева гингко. Он смотрел на чёрную шапочку судьи-гёдзи и ждал. Ждал… Нетерпеливая молния полыхнула первой – прыгнула вперёд гигантской лягушкой, выставив руки с раскрытыми ладонями и обрушив на противника всю свою массу, набранную в неустанных тренировках и не менее неустанных трапезах. Но скала осталась непоколебимой, как и подобает скале. Гиганты сцепились, тесня и пихая друг друга, в четыре ноги вытанцовывая диковинный танец внутри окружности пяти сяку в поперечнике. Они дёргали и пригибали друг друга с хитрым расчетом – лишь бы заставить соперника хоть на миг шагнуть за верёвку-границу или коснуться помоста чем-либо, кроме ступней ног! Минуты, заполненные тяжким пыхтением борцов и затаённым дыханием зрителей, проходили одна за другой, но гора не желала падать, а молния не соглашалась уступать. Через полчаса от начала схватки Инадзума и Маруяма  всё так же продолжали напирать друг на друга, протягивались и соскальзывали руки, неутомимыми поршнями двигались ноги. Ёкодзуна уже не следил за схваткой. Его взгляд прилепился к гёдзи, к его глазам под маленькой чёрной шапочкой.  В глазах этих билась та же отчаянная мысль, что и в глазах каждого из сидящих в этом зале. В одзумо не бывает ничьей! Не бывает! Словно услышав этот безмолвный многоголосый вопль, четырёхногое-четырёхрукое чудовище в центре дохё дрогнуло и чуть сместилось к краю. Инадзумо надавил сильнее, и нога Маруямы ступила на оградительную верёвку. Она не коснулась пола за верёвкой… Или почти не коснулась? Напряжение было слишком велико. С гортанным криком гёдзи вскинул вверх правую руку с зажатым в ней веером. Борцы, расцепившись, стали в центре круга, и судейский веер указал на Инадзуму. Так обозначают победителя. Рикиси повернулись лицом к императору и неуклюже поклонились. Да, в сумо не бывает ничьей, подумал Хитатияма. И ещё ему почудилось, что весь мир вокруг него почему-то застыл. Но мир не застыл, он просто двигался медленно-медленно. Вот Маруяма правой ногой делает шаг назад и вправо, приставляет левую ногу, потом повторяет движение и оказывается в двух шагах за спиной Инадзумы. Вот его огромное тело, колыхнувшись несколько раз – воистину, ожившая гора! – шагает вперёд левой ногой и… В этот миг мир очнулся и, словно навёрстывая упущенное, закрутился со страшной скоростью, как всегда в спешке, громоздя нелепость на нелепость. Левая нога Маруямы опустилась на помост, правая взмыла вверх – и – жутко, невозможно, немыслимо! – впечаталась пониже повязки, охватывающей могучие чресла Инадзумы. Словно принимая эту дурацкую игру, тело рикиси мыльным пузырём взмыло вверх, проломив крышу прямо над головой императора и осыпав сидящих внизу обломками дерева.

Хитатияма Таниэмон был весьма образованным человеком. Он знал, что вопреки выражению «молния ударила в землю» на самом деле молния бьёт из земли в тучу, буквально взмывая к небесам. Но это знание всё же никак не объясняло столь стремительного вознесения Инадзумы. Равно как и столь же невероятного падения Маруямы. Разве что – кто-то из легендарных рикиси древности решил вернуться к тренировкам и шлёпнул ладонью по ближайшему столбу, по чистой случайности оказавшемуся одним из устоев бытия!

Тихо и пусто было в зале Энрёкан в час Собаки. Все разошлись, разбежались, растеклись, а торжественную церемонию завершения турнира заменил один взгляд императора, мгновенно пойманный и понятый всеми его подданными. Охранники, по приказу императора прочесавшие весь дворец, окружающий его парк и склоны холма до самого подножия, вернулись ни с чем. Инадзума Райгоро исчез. Маруяма Гонтадзаэмон был дисквалифицирован самим императором, но несчастный борец просто не обратил на это внимания. Заливаясь слезами, он ползал у ног венценосной особы и умолял позволить ему распахнуть себе живот, дабы смыть тот невыносимый позор, которым он покрыл себя в припадке безумия, что, впрочем, ничуть не умаляет его вины. В чём ему и было высочайше отказано, ибо при всём уважении к традициям Муцухито Мейдзи не желал, чтобы его, реформатора и человека просвещённого, кто-то смог упрекнуть в излишней симпатии к кровавым пережиткам прошлого. Засим император и сам покинул Энрёкан. А вот ёкодзуна Хитатияма позволил себе остаться, и никто без специального императорского приказа не позволил себе помешать ему в этом. Впрочем, задержался почтенный Таниэмон-сан ненадолго. Он не стал, уподобляясь знаменитому сыщику мистеру Холмсу, рассказы о котором он открыл для себя недавно, топать по дохё в поисках тайных пружин. Он уже натопал достаточно на своём веку – и на этом дохё, и на бесчисленных прочих, а потому просто постоял немного, обратив своё лунообразное лицо к пролому в крыше. Глядя сквозь него в угасающее небо, где скоро должна была появиться почти точная копия его физиономии, он, прежде чем уйти,  произнёс в темноту:

Молнии высверк…
В будущем блеска её
                Уж не найти нам.
                В прошлое взором теперь
                Обращаться должны мы.

Это танка, в отличие от многих прочих сочинённых им, Хитатияма не стал ни записывать, ни рассказывать другим. Да и расскажи, почитатели поэтического таланта ёкодзуны восхитились бы тонкостью, с которой он передал свою печаль о бесславно завершившемся турнире и желание искать утешение в историях о великих рикиси прошлого. Ну что ж…

Невысокое солнце, расположенное в этот ранний час строго на востоке, исчезло, заслонённое оглушительной вспышкой, 30 июня 1908 года разорвавшей небо над Подкаменной Тунгуской…