Крыльцо

Поэты разны. Мне от роду
Не впору бойкое перо.
Оно, как давнее тавро,
Не тяготит мою природу.
Мои напевы мудрены
И костенеют год от года,
Но не боятся кануть в воду,
Поскольку сердцем сложены.

Я был бы рад казаться миру
Живым наследником твоим,
О Пушкин, Божий псевдоним,
Чью ненастойчивую лиру
Мой карандаш вплел в сотню грив
Стихов нечесаному клиру
И после возвратил кумиру,
Все струны лыком заменив.

«Но что есть толку в переделке? -
Вы скажете, мой судия, -
Искусством слога вы и я
Равно от боткинской сиделки
И от «Полтавы» далеки».
Но подражанья и подделки
Я не равняю, хоть и мелки
Меж них различия ростки.

При родственных чертах и сходстве
Им силы чуждые даны.
Не чувствующая вины
В окружном горе и сиротстве,
Подделка тянет соки их,
Без мук рождая шум и скотство -
Но только стыд за злое сродство
Дан подражанью на двоих.

Покуда робкою строкою
Она крадется на листы, -
Лишь им питаются персты
Знакомых с лирой и тоскою,
Небритых, чуть живых творцов,
И рифмой с древней бородою
Поют стада покрытых ржою
Литературных праотцов.

И сводный полк названий строгих,
В шкафах сомкнувшийся в ряды,
Собой затмил его следы -
Следы своих падений многих.
Им жили тьмы переводных
Романов и стихов убогих -
Солдат словесности безногих,
И взводы гениев лихих.

И я, в селе подвластный небу,
Сбирающий малину в горсть,
Один поэт на двести верст -
Лишь в нем одном являюсь Фебу,
Как в престарелом пиджаке.
И речь моя понятна склепу
Лесов, и кирпичу, и хлебу,
И светлым волнам на реке.

Чужой направленный рукою,
Я вижу в два свои окна,
Как ночь стремится быть вольна
От высшей силы и покоя:
То в листьях прошумит она,
То стен дотронется рукою  -
Но умолкает вновь с тоскою,
Тому подобию верна.