Нострадамус

1
Рыжеволос, криклив, картав, носат,
Наш женишок из этих, говорят,
Которые покорны только с виду,
Но помня, кто они такие есть,
В вороньем сердце каждый носит месть,
Смиренье почитая за обиду.
Да, он пройдоха. Впрочем, я готов
Отдать ему и деньги, и любовь
Любой из дочек. Метит он высоко.
Сомнений чужд и вверх смотреть горазд,
Он нас собою вытянет, бог даст,
Хоть не люблю загадывать до срока.
Я стар. Он шпоры, стало быть, коню.
Он парень дельный, хоть и нам не ровня.
А если уж не выгорит, казню.
Для дочери всегда найду другого.
2
Что же в двадцать лет неполных
Ты о женщинах не ведал?
Двести взглядов благосклонных
О двухстах твердят победах.
Все они благословенны –
«Как сердец разбил я много!»
Но они теряют цену
После первого залога
Грешной, близкой, настоящей,
Воскресая, умирая,
В черный омут уводящей.
А за первою – вторая.
А за ней легко и скоро,
За окошком фонарями.
А кладбищенские воры
Крепко дружат с лекарями.
И лежит живая тайна
Потрошеною на блюде…
Разве не цинично знанье?
Разве женщины не люди?
Что за чудо, право слово,
На твоих глазах случится,
Чтоб в бесцветное созданье,
В раздобревшую корову
Ей в пять лет не превратиться?
Знать не знаю, не желаю…
Черный, черный, черный омут…
3
- Четвертый день он, закрывшись, плачет.
- Да пьет без просыпу, не вопрос.
Любой бы запил с такой удачи.
Вот я бы просто пошел вразнос.
- Она мертва. Он теперь свободен.
- Слыхали, только того и ждал,
Чтоб в грех пуститься. На младших вроде
Сестер он взгляды свои бросал.
- Гулял втихую. Боялся тестя…
- Гулял в открытую, не страшась…
- Жену извел с этой ведьмой вместе…
- На целый город навел напасть…
- В колодцы людям бросал заразу,
А первая жертва – его жена.
- И то, что нас моровая язва
Без счету косит – его вина.
- А помнишь, давеча, погорели…
- А помнишь, давеча, ветер, град…
- Да как мы столько его терпели?
- За все заплатит нам этот гад!!!
4
Два шага – окно, и сквозь щели штор
Случайный свет и случайный двор.
Слышна случайная брань
Два шага – стол, и гора бумаг,
И даже привычный бардак – как знак,
Что дело выходит дрянь.
Два шага  - и колбы теснят ряды.
И в кучу труды и куски руды.
Давно уже яд готов.
Два шага – и дверь. И в нее стучат.
За ней – отрывистый лай волчат,
С рожденья не знавших слов.
В руках же – верные тридцать шесть,
Где вера, надежда и мудрость есть,
Но нету уже любви.
Там есть мильон и один ответ.
Так пей состав, раз вопросов нет,
Иль двери с петель сорви.
5
Никогда я красивым не был,
А моложе уже не буду.
И под этим бескрайним небом
Ненавидят меня повсюду.
Глазу мрак не дает ответа,
Мой костер маяком пылает,
Но отнюдь не стремлюсь я к свету,
А, напротив, бегу, спасаясь.
Если б сделать я мог хоть долю
Из того, что я не умею!
Я пытаюсь петлять как кролик,
Псы спокойно мне дышат в шею.
6
Этот мир, что когда-то кипел и сиял,
Был, как сад, презирающий путы ограды,
Удержаться не в силах теперь от распада
И забыло, из чего состоял.
Он теперь состоит
Из заборов,
Непреодолимых, как смерть,
Из смертей,
Разделяющих нас, как заборы.
Хворост собран и высушен.
Высушен порох.
Псы заждались и рвутся с цепей.
Уши чутки, и белые остры клыки.
Нежный нос наклоняется к бархатной пыли.
Те, чьей памяти просишь,
Тебя позабыли.
На помине лишь эти легки.
7
И когда  буду ввергнут я в этот город,
В этот ад, где ты меня так любила,
Я пройду по камням, исходящим кровью,
Между стен, кричащих о том, что было.
Там, где вышитый золотом бархат алый,
В пустоту уронит, меня не видя,
Твой отец, что всей моей крови мало,
Чтобы смыть мой грех, загасить обиды.
Здесь он встанет, подобный той древней башне,
Что накрыла город своею тенью.
Мне так больно, Господи, мне так страшно!
Ты-то знаешь – нет на мне прегрешенья!
Только та, кого уберечь не смог я,
Но не проклял даже за эту муку
И забуду только с последним вздохом…
… Он уже ко мне простирает руку!
Нет, ни в ком не вызову состраданья
Я, больной, оборванный и избитый.
В каждом взгляде встречу одно желанье.
Будут бархатом красным столы накрыты,
Перемазаны кровью моей их лица,
Переполнены криков последним эхом
Золотые чаши. А что затихло –
То в огонь проводят злорадным смехом.
8
Я шел, и ночь казалась вечной.
Мне мрак отрезал все пути.
О, это был ужасный вечер
С ужасной ночью впереди.
Поверив слепо тьме безликой,
Что солнце сожжено дотла,
Случайно дожил я до мига,
Где полночь в утро перешла.
О, те, кто лучше жить не хочет
И верит в неизбежность бед!
Я обнажу весь ужас ночи,
Чтоб вашей верой стал рассвет.
9
Будет мор, и глад, и неправый суд.
Брат на брата подымет меч.
Никакие стены вас не спасут
И молитве не уберечь.
Против вас обратятся огонь, вода,
Север, юг, закат и восход.
Та земля, что прежде была тверда,
В сумасшедшем танце пойдет.
Будет жизни ниже пророй цена,
Чем холодной воды глоток.
И для каждого будет своя война,
И для каждого смерть в свой срок.
Небеса опрокинутся. Тьмы планет
С предназначенных мест сойдут.
Но для вас и в смерти спасенья нет,
Ибо место ваше в аду.
10
От меня откупаются юной женой.
Это все уже, кажется, было со мной.
Повторяется свет, повторяется мрак.
Что бы я ни сказал, будет именно так.
Тот, кто вслед мне жестокие бросил слова,
Эти речи я слышал не раз и не два,
Не терзаясь виной, если это вина.
Ведь мораль преходяща и грош ей цена.
Если правила в том, что потомки, как ты,
Будут жить, набивая свои животы,
Забавляясь несчастьями ближних своих,
Не хочу, чтоб мой сын был похожим на них.
11
Сын мой! Ты так еще молод!
Что рассказать, как объяснить мне сыну
То, что едва надежду дома застав,
Должен ее проводить, и этот мир покину
Все же до срока?
Он только родился,
И я по сравнению с ним
Словно ящеры стар.
Сын мой! Не верь ни во что
Ни на небе, ни на земле,
Кроме слабых,
Внутри тебя бьющихся сил.
Много пустых людей,
Выдающих себя за славных.
Больше трусливо держащих
Силу свою взаперти.
И тем, и этим я был.
Сын мой!
Едва ли с тобой разговоры ко благу!
Даже невнятного лепета
Слух мой дождется едва.
Кровью пахнут чернила,
Искрами сыплет бумага,
Не отрицая с огнем своего родства.
Сын мой! Вещают планеты,
Пускай даже им не верю…
Кровь мою лижет с кинжала тупая боль.
Сколько есть слов,
Разрывающих душу,
Жгущих язык,
Ломающих строку, как двери.
Но я, прежде, чем их напишу,
Отрублю себе руку,
Ту, что проклял за первую строку:
«Коль славится наш король…»