Состав памяти Harri Martinson 1904-78 со швед

I.
Надменный рот я вспоминаю иногда,
как пустошь вересковая холодный
и безразличный.
Скрипучий деревянный в(рот помню я
в колодце, что плакал или выл, как пес,
когда ведро вверх поднимаю.

Под ветром мерно шелестеют травы,
вор(т разбитых сникли плечи,
и петли ржавые высматривают даль,
втыкаясь в рощу.

Подвывает у служанки сепаратор,
за стенами лесными мир загадочный ман(т,
под сепаратор в такт бормочет босоножка песнь свою
про Иоланту с розой и злом убийце Юлленпальме.

Далёко, далёко мир лежит,
как острова, что в океане,
блистающим в закате;
стирая в кровь след комариный,
коров стегая,
мечтаю о губах кроваво-красных.

II.
Бараки наши остаются первым домом навсегда,
ютились в них мы с пьяницами и идеалистами,
там жарили свинину днем,
остервенело ссорились затем,
впитали стены сальные тот дух нечистый.

Однажды мы весной уединились.
Как раз к равноденствию мать-и-мачеха цветок свой
выдвинула вверх к солнцу.

И верба лапки распушила
искристые под ветерком.
От счастья утомленных, только вечер обнаружит нас
в траве.

И растворившись в первозданной жизни,
мы сизыми носами ловили запахи
самозабвенно.

Закат багровый в озере покойно тонет.
К ноч( здесь кажется, что в центре мы вселенной всей.
Ничтожная деревня только в прошлом.

III.
В траве лежим мы,
душевный взор пытливый устремив
в мир, воплощенный Богом соразмерно.

Мы очарованы тем днем -
его расцветом бесконечным.
Причудливые домики судьбы повсюду.
Почти нельзя познать жизнь насекомых,
пока в подземных тайных лабиринтах
ты с ними мысленно живой не проползешь.

Поклонниками стали поднебесной,
с восторгом преклонившись перед властью силы,
что жизнью всех однажды одарила.
Поет иль плачет птица в камышах,
печаль её понятней, ближе нам с годами,
а чистота цветов весенних недоступна
всё ж.

Сопряжена с водою лилия,
стрекозы молчаливо мрут
и падают на камни берегов.
Природа смысла своего в себе не знает.

1931

Из сборника "Кочевник"