Бузрукий иконописец

Иконописец Гриша Журавлёв
рождён безруким щупленьким уродцем,
и повитухе не хватило слов,
чтоб рассказать, с кем он имеет сходство.
Отца забрали на войну с чечнёй.
Там он, соколик, и сражен снарядом.
Как ей беременной, с детьми – одной? 
Но плод остался, хоть травила ядом.
Таких несчастий не было вокруг.
Как проживёт ребёнок без подмоги?
Господь не даровал младенцу рук,
а заодно отсёк ему и ноги.
Меньшого старший брат учил всему.
Нарисовал – смешная вышла рожа.
Братишка тут же показал ему,
как сделать, чтоб была с соседом схожа.
Мгновенно взяв губами уголёк ,
он незаметным головы движеньем
лицо соседа выправил, как мог,
и брат был потрясён изображеньем.
С тех пор рисунок стал для них игрой,
Обрезок струганной доски – бумагой.
В рисунках новый каждый раз герой –
кабатчик, поп, разнорабочий с вагой*.
Собрался попечительский совет.
Повестка дня была совсем простая.
В народе говорят: ученье – свет,
а парень в неученьи подрастает.
Учитель земский обронил слова:
«Благодаря не названному в суе,
смышлёная у парня голова,
но он зубами черт-те что рисует!»
Губернский голова, по крови князь,
голосованьем утвердил решение: 
–В гимназию, с расходами смирясь,
определить, чтоб мог он, в ней учась,
иметь сестру и брата в услуженьи.
А ремеслу учился на дому.
Сыскали старика- иконописца.
Тот, приходя, показывал ему,
как правильно писать персты и лица.
О  первой встрече богомаз седой
Так записал себе в дневном отчете:
«Живёт в мальчёнке гений неземной:
талантлив и ревнителен в работе».
Брат смастерил тележку и возил
по расписанью в классы гимназиста.
Сестра с утра бежала в магазин,
и в доме было радостно и чисто.
В Самаре разный подрастал народ.
Гимназия вела себя тактично,
а улица смеялась: «Вот урод!»,
и ребятня дразнилась неприлично.
Мальчёнкой был доволен богомаз:
«Что сам умею, я в него посею,.
Но сбудется успех во много раз,
коль перейдёт он к старцу Алексею».
И был экзамен. Покажи, мой друг,
чему обучен, что постиг уже ты,
как пальцы пишешь, не имея рук –
трёхпертные и благочинья жесты.
Как отличаешь Павла от Петра,
не путаешь Марию с Магдалиной.
Оранта молода или стара?
Был перечень и каверзный, и длинный.
И мастера – волосья под шнурком,
и подмастерья – рослы и вихрасты –
удивлены увечным пареньком,
познавшим мир иконописной касты.
В конце концов владелец мастерской
встаёт и говорит не очень ловко:
«Пусть брат займётся для тебя доской,
а ты пиши на братних заготовках.
А чтоб заказчик шел к тебе ладом
и не случились распри между нами,
пиши на созданных твоим трудом:
«Сия икона писана зубами».
Две школы, словно два тугих крыла, –
гимназия и  мир иконописцев –
судьба двойною тягой понесла
парнишку, что в учении неистов.
С отличием получен аттестат.
В Самаре оставаться не рискуя,
Григорий попросил: «Вернёмся, брат,
свою в селе откроем мастерскую».
Их старый пятистенный отчий дом
хранил в углах воспоминанья детства,
но кроме ветхих стен не видно в нем
намёка на отцовское наследство.
Купили краски, заказали тёс
и рыбий клей, и даже позолоту.
И первую дощечку брат  принёс,
и начали привычную работу.
Потёртости саднили возле рта.
Оценивал  работу взглядом строгим
и, как обычно, надпись начертал:
«Написана безруким и безногим».
Пока в Самаре  постигал азы,
науки, да религии скрижали,
от божьего ли гнева, от грозы
в селе дощатый храм погиб в пожаре.
И ныне у рабочего стола
его мечты о храме не иссякли.
Карандашом чертил он купола,
похожие на маленький Исакий.
А вечером при свете трёх  лучин
на купленой у столяра фенере
он образа писал – за чином чин –
для храмной росписи, согласно вере.
Работа эта не пропала зря.
В забвении подвижники не гибнут.
Взошла над дивным куполом  заря,
и храм его мечтаний был воздвигнут.
Стоял сей храм в нетленной красоте,
и люди знали проектанта имя.
В епархии сказали: –Роспись стен
поднимем тоже силами своими.
Брат изобрёл подвижный стул и блок,
и мастера перемещал по стенке,
а если сам уже крутить не мог,
с сестрой работали попеременке.
Иконописец не сходил с ремней.
Он был в плену неудержимой страсти.
Почти полтысячи рабочих дней
в ремнях по штукатурке ползал мастер.
Болели губы – все в сквозных свищах,
натёртые кровоточили дёсны,
но он не думал о таких вещах,
хотя от них давно страдал несносно.
Он радовался пению души
и танцевал короткими плечами.
А стены вышли дивно хороши:
и стилю, и канону отвечали.
Торжественно святили новый храм,
чья роспись и проект нерукотворны.
И слух прошел по дальним городам:
есть богомаз – безрукий, но проворный.
Донёсся слух до царского двора.
И государь, вперивши в рапорт око,
проговорил: «Нам поглядеть пора
на уникум безжалостного рока».
Велел тотчас вручить Указ гонцам
и погонять почтовых до Самары,
сказать, что император хочет сам
нерукотворных грёз изведать чары.
Их в Петербурге Строганов встречал,
когда состав остановил колёса.
Григорий графу бойко отвечал
на неспокойные его вопросы.
Доставили в большой роскошный дом,
отдав на попечение лакея,
а там и мастерская – всё ладом,
не хуже, чем у старца у Алексея.
На третий день пожаловал  к ним гость –
столичный коммерсант, купец Лабутин.
И мастеру впервые довелось
познать свой труд в его рублёвой сути.
Был договор на пятьдесят икон
подписан ими, правда, без оваций.
Купец открыл портфель и вынул он
большой пакет хрустящих ассигнаций.
Но тут не всё. Здесь только лишь аванс.
Срок договора сами обозначьте.
Последняя икона даст вам шанс
дополучить еще четыре пачки.
Спустя неделю граф приехал сам
и с ним пяток его иконописцев.
Сказал, что император собрался
на днях полюбоваться на счастливцев.
Тем временем изографы его
проверили, чего не доставало,
и братьям в довершение всего
граф пожелал везения немало.
А жили братовья без выходных,
ни дня, ни часа праздно не сидели.
Когда б ты ни зашел проведать их,
они всегда в трудах, всегда при деле.
Вдруг на проспекте стук стальных подков
и конский храп и сдержанное рженье.
Григорий брату: «Глянь-ка, кто таков?» –
Но в мастерской уж граф с опереженьем.
«А ну, братишки, живо, я сказал,
Григорий в кресло, Афанасий – к краске!» 
И поволок его в парадный зал
на им же и подаренной коляске.
И входит император Александр
(по царскому разряду номер третий),
его супруга дополняет кадр,
беседу продолжают в кабинете.
Не выглядел художник мудрецом:
слабы надбровья, лоб довольно узкий.
«Приятное солдатское лицо!» –
Воскликнула царица по-французски.
От этих слов у горла ком возник
(не выказать обид ни в коем разе!).
И он сказал, легко сменив язык:
–Отец солдат. Он сгинул на Кавказе.
Царь улыбнулся, подступил на шаг.
«Теперь яви, дружок, свои уменья.
Ты, говорят, иконы пишешь так,
как Пушкин сочинял стихотворенья».
И брат с доской явился в тот же миг,
придвинул стул с рабочими ремнями,
и мастер к краскам и к доске приник
и кисть в зубах подталкивал губами.
Императрица отошла к окну,
чтоб не присутствовать при этой драме.
Он в муках пишет досочку одну,
а как стенные росписи во храме!
Но царь смотрел: ушел под тон левкас,
ложился на него другой краситель,
и словно из тумана выплыл глаз...
и борода... и Николай Святитель
Сей образ не тонул, не выгорал.
Его не смел крушить иконоборец.
Святой хранитель царского двора –
далёких Мир Ликийских чудотворец.
Нерукотворен образ был всерьёз.
Царь поздравлял и мастера, и брата.
И был растроган, кажется, до слёз
великий всероссийский император.
Вновь на проспекте звон стальных подков
и лошадей неудержимых ржанье.
Царь покидал безродных мужиков,
и не скрывал, прощаясь, обожанья.
Сынам крестьянским, право, никогда
такое приключение не снилось.
Лишь тяжкий труд и вечная нужда,
и вдруг ниспала царственная милость.
Царь повелел назначить от казны
пособие рублями золотыми.
Допрежь талантам не было цены,
но этому цена дана отныне.
У всей страны и мира не виду.
царь даровал ему в Указе этом
коня и пару выездов в году –
зимою  сани и  пролетку летом.
Был неспокойным Петербургский год:
в Борках крушенье, встречи на перроне.
И слух прошел, что пишет-де урод
всю царскую семью в одной иконе.
Не верьте, люди, дерзкой болтовне.
Я не был там, лишь прочитал в газете,
и почему-то показалось мне,
что я события осмыслил эти.
Тогда, семнадцатого октября,
счастливо избежало катастрофы
семейство православного царя –
достойный факт, чтоб лечь поэтам в строфы.
Но правит мной не рифма, а канон,
я ликами пишу, а не стихами.
У всякого святого свой резон,
он, несомненно, был и под Борками.
Собрал я на одной доске святых,
кому хвалу возносят в эти сутки*.
Не довело заступничество их
семью монарха до последствий жутких.
И выбрал покровителей семьи**,
их лики ввёл я тоже в круг сюжетный.
У этих трёх ходатайства свои,
и потому отсутствовали жертвы.
А чтоб писать пресветлую семью,
посмею зубы навострить уже ль я.
Лишь символы – фигурами семью
из облачного вывел ожерелья.
Икону допустили во дворец,
и государь смотрел работу лично
и так сказал: «Уважил молодец!
Событие представил символично».
Хорош ли царь, решит потом народ.
Ну, а пока России всё едино.
Никто сказать не может наперёд,
какие перлы поднесёт судьбина.
В родном селе Григорий Журавлёв
не расставался с фаэтоном царским.
То за сто верст в Самару завернёт,
то по селу стремглав летит гусарски.
Зубами весело он держит хлыст.
Не бьёт коня, но щёлкает заправски,
 как будто не калека, а артист,
наездник ипподромовой закваски.
И притомившись, склонится на бок,
достанет папиросу по привычке,
и, серников открывши коробок,
прикурит от легко зажженной спички.
А в мастерской нет роздыха делам,
несут заказы без конца и срока.
Вчера отправил в Кафедральный храм
«Святое вознесение пророка»,
а нынче новый комивояжёр
уже второй десяток  досок просит,
и отлучиться некогда на двор
и не заметишь, как нагрянет проседь.
Был у него еще один секрет –
рисунки к тексту Ветхого Завета.
У православных не было и нет
наверное, столь редких книг, как эта.
Не видели такой и при дворе.
Там, впрочем, много было книг, но то ли?
Ходили иллюстрации Доре,
но он не православный, а католик.
Пройдёт сто лет, репьём все поростёт,
и старцы не припомнят уж былого
В музей крестьянка книгу принесёт –
подшивку иллюстраций Журавлёва.
Ну, а пока он держит кисть в зубах
и небосвод безоблачен и светел.
Пока одна у россиян судьба,
и не гуляет  беспорядков ветер.
Полста икон! Он в договоре том
заканчивал последнюю икону,
но приболел и, кашляя с трудом,
взгляд обращал к аптечному флакону.
Мёд вперемешку с жиром барсука
и разные неведомые травы.
Шутил аптекарь: «Будешь жить, пока
моей не наглотаешся отравы».
Видать, не за горой прискорбный час.
Уже не встать к последнему поклону.
О, боже правый, милостивый Спас!
Дозволь хотя бы завершить икону.
Мария – наш «Благоуханный Свет» –
нам, смертным, даровавшая Мессию.
Коль я не допишу – прощенья нет.
Продли мне жизнь, пока не обессилю.
Он не дождался милости Христа.
Сомкнулись веки, мысли опустели
и пульс у горла биться перестал.
Усоп художник на своей постели.
Спустя неделю гомон в мастерской.
Купец выходит из повозки конной.
Народ со стороны глядит с тоской:
приехал, видно, барин за иконой.
Купец проходит, не спеша, вперёд.
Мальчишки, словно галки, на заборе.
Охрана за купцом багаж несёт
с оставшеюся суммой в договоре.
Сестра с порога молит извинить,
в волнении не подбирает слова,
но тут выходит брат и говорит:
 «Пройдите в дом. Икона Вам готова».
С лица её приезжий снял рушник,
ладонью тронул слой, вполне просохший,
потом к иконе бородой приник
и молвил: «Гениален был усопший!»
На этом мой рассказ почти готов.
Лишь мнение своё я приоткрою.
Мне кажется, художник Журавлёв –
три человека: он и брат с сестрою.
Он сам – весьма талантливая кисть.
Брат – рядом при технических работах.
Им без сестры двоим не обойтись:
она, как мать – по маковку в заботах.
Последний образ не дописан им.
Семью постигла горькая утрата,
но спас не шестикрылый серафим,
а навыки помощника и брата.
Отпели в церкви божьего раба.
«Се – Человек!» на камне начертали.
А у раба своя была судьба.
Ответь, судьба, была ты у раба ли?

—
*   Шест, служащий рычагом для поднятия тяжестей.
** 17 октября православные чествовали Осию пророка, Андрея Критского, Косьму и Дамиана.
***Святыми покровителями царской семьи считались Николай чудотворец, Мария Магдалина и Александр Невский.