Чугунный ларец

Чугунный ларец – это очень красиво.
Чугунный ларец словно лёгкий ажур.
Обманчива лёгкость – в ней тяжести сила.
Чугунную тяжесть едва ль удержу.

Ларец отливали в Кыштымских заводах.
Плавильная печь на древесном углé.
Его красоту в поэтических одах
поэты ещё воспоют на земле.

В Париже на смотре чудес и прогресса,
гордясь, называли его  «павильон».
В него отдохнуть заходили принцессы,
монархи назначили цену в миллион.

–Нет, царь не продаст, государь не азартен,
не льститесь, не выжил монарх из ума!
Творец-архитектор ларца – Баумгартен,
а мастер модельный – Тарасов Кузьма.

А как возникают красивые вещи?
Из мысли? Молитвы? Из пробы пера?
Из силы таланта, что Богом завещан,
подарен в наследство одним мастерам.

От пробы пера, а в рисунке от мысли 
идёт архитектор в проекте своем.
Модельщиков тоже сомнения грызли:
как в плоском рисунке наметить объём,

как сделать чугун невесомо-прозрачным,
узреть сквозь него и лазурь, и багрец,
и черный металл чтоб не выглядел мрачным,
постройка смотрелась, как царский дворец.

И скульптор Диллон с полотна Васнецова
списал о Печали и Радости  гимн.
Так тема рельефно воспрянула снова
дуэтом двух птиц – Алконост и Сирин.

Дракон – с рукояти серебряной чаши,
и крылья  – тугие его паруса.
Змей позой красив и нисколько не страшен
меж тысяч сложнейших деталей ларца.

Модельщики верят в работе стамескам,
из липы изладят любую деталь
Кузьма утопал в этом замысле дерзком –
сработать из дерева всю «пастораль».

И только когда каждый клин был подогнан,
и лучше придумать уже не с руки,
пришел Баумгартен, обученный догмам,
и просто сказал: «Молодцы, мужики».

Тарасов Кузьма и Широков Димитрий  –
два резчика, каждый легендою стал. 
С моделей сперва будут формы отлиты,
А в них разольют непокорный металл.

Вот срок подошел, и чугунное чудо
отправилось в путь по чугунке в Париж.
Европа такого не знала покуда.
Казалось бы, чем ты её покоришь?

В багажном вагоне в трудах неустанных
творцов и ремонтников тесный кружок –
в прямых картузах, в длиннополых кафтанах,
с заправкою брюк в голенища сапог.

Тех кружев Париж даже глазом не щупал.
Чугунным ларцом был васьма удивлён.
И в зале, где крыша хрустальна, как купол,
толпа обсуждала «сквозной» павильон.

Веселая жизнь – варьете и фокстроты. 
Польщённый Париж мастеров не забыл.
Хронометр карманный чеканной работы
умельцу Росии наградою был.

Закончена выставка. Собраны в ящик
чугунных устоев и ширм кружева.
Париж провожал на перроне стоявших,
какие-то вслед говорил им слова...

В ответ мастера обещали вернуться,
грозились шедевры с собой привезти.
Еще не задули ветра революций
и к творчеству были открыты пути.

Нелёгок был шлях социальных свершений.
О шумном успехе забыли давно.
Чугунное чудо красы совершенной –
кому в коммунизме потребно оно?

Париж рассуждал, дескать, не продаётся
шедевр, представлявший России лицо.
Теперь, говорят, в котелки перельётся
и будет кормить подраставших бойцов.

У этой идеи был свой самородок.
Страна не забыла того удальца.
Партиец-директор на план сковородок
пустил в переплавку две трети дворца.

В ту пору не все было столь же нелепо.
Хотя бы один эпизод я возьму,
случившийся в год ликвидации НЭПа :
тогда снова к делу призвали Кузьму.

К тридцатому году победы в Париже
Умельцы решили тряхнуть стариной.
Модельшик Кузьма и другие с ним иже
свели из останков фасад боковой.

Их куцая стенка хранила узоры,
смутившие всех европейских царей.
Серьёзны сегодняшних зрителей взоры,
А веки от слёз набежавших сырей.

Почти перед самым закатом столетья
отлили другие уже мастера
скульптуру, штандарты, венки и соцветья –
создали дворец, как стоял он вчера!

И вновь павильон восхищает ажуром.
И снова ларец выставлять повезли.
А время позволит, и я расскажу вам
о новых умельцах уральской земли.