Подарок вождю

Какие красивые крупные марки!
Не трогайте их, не помяты пока.
Там тьма павильонов, и в каждом – подарки
вождю всех народов на ВДНХ.

Там выставка лучших в стране достижений.
Таланты по каплям подобны дождю.
И каждый,  республикой признанный, гений
готовит особый подарок Вождю.

Газеты писали, что будущим летом
появится больше сюрпризных даров.
Не проще ль купить за границей? Но где там
найдешь на чужбине таких мастеров?

А будущим летом не вышло сюрприза –
напрасно газету читала страна.
Не то, чтоб забыла и не из каприза,
а будущим летом случилась война.

Своё обещание помнил  Умелец.
В подарок Вождю инкрустировал стол.
Былинный крестьянин, старик-земледелец,
на фронт не сгодился – мол, возраст ушел.

И целыми днями в дырявом сарае
пилил он и резал, долбил и строгал.
Столешнице вывел узоры по краю,
а в центре – лозой обрамлённый овал.

Приехал в село человек из обкома.
Сказал, чтоб не ставил гнилушки и прель,
а чистой работе – подарку такому
открыта зелёная улица в Кремль.

И дед продолжал потихоньку, помалу
узор чередой: то правей, то левей,
и знал, что таких до него не бывало –
впервые рождалось в его голове.

И так он увлёкся работой однажды,
что шума на слышал, хотя не оглох,
забыл про еду и не чувствовал жажды
и только услышал приказ: «Хенде хох! *».

Стоял на пороге, как чертик из сказки,
пригнувшийся, словно изломанный шприц,
в эрзац-сапогах и рогатенькой каске
с примкнутым штыком и с винтовкою «фриц».

А рядом соседский брательник Игнашка
и с ним незнакомые пять мужиков.
Тевтонец – смешная залётная пташка –
чирикнул по-своему несколько слов.

– Короче, затее хана. Не печалься:
чему суждено, так и следует быть.
К утру в твой сарай понаедет начальство,
решит, как с тобой, старина, поступить.

Тебя, как вражину Великого рейха,
вот эти сейчас заберут в карантин.
И пятеро в новых совсем телогрейках
сказали: «Сожжем тебя, старый кретин!»

Сарайчик снаружи зашили доскáми,
поставили нá ночь к нему караул.
А дед над столом лишь разводит руками
и ошупью тяжко садится на стул.

И слышит шуршание стружки в потёмках.
Кому от костлявой еще не убечь?
Позвал и нащупал на стружке котенка.
Его-то, беднягу, за что будут жечь?

Склонился над полом  к одной из отдушин 
и вытолкал киску поленом во двор.
Нельзя, чтобы гибли невинные души.
Пусть небо тебе не зачтет их в укор.

А утром вернулась пятерка с ломами,
 в два счета раскрыла забитый сарай.
–Короче, дедусь, ни доски не сломали,
садись и еще один стол собирай!

И вот по селу шум мотора разнёсся,
и рядом с калиткой застыл лимузин.
Выходит весь в коже партийный геноссе –
побритый, роскошный такой господин.

«Наш Фюрер, – сказал, – скоро будет  родиться,
и этому рады  моя фатерлянд.
Ваш стол – наш подарок. Мы будем  гордиться,
но Вы потрудитесь закончить гирлянд».

–Короче, – сказал грамотей из пятерки, –
сперва ты при нашем разыгрывал прыть,
а нынче, папаша, в твоей же каптёрке
тебе перед ихним копытами рыть».

И тут же кивнул за Умельца: «Согласен,
а будет ершиться, на сук – и капут.
У сказки хорошей и финиш прекрасен.
За тех, кто не с нами, гроша не дадут».

Ушел партгеноссе, умчалась машина,
остался Игнашка – соседа братан.
«Хвалю,– он сказал,– ты солидный мужчина.
Скатёркой дорожка во вражеский стан».

 Умелец неделю не брал инструмента.
Как быть? Что же делать? – Осунулся аж.
Игнашка такой донесёт, и моментом –
на столб, и табличка на грудь: «Саботаж».

И тут прикатили они –  в телогрейках:
–Ты, дедушка, хитрости эти отбрось.
Судьба не индейка, но больше злодейка.
Не вздумай её обойти на авось.
Показывай, сколько успел за неделю,
какие подвижки и в чем твой прогресс.
За линией фронта, на самом-то деле,
к тебе проявляют большой интерес.
Мы с этой минуты тебе, как охрана,
чтоб братьев лесных обезвредить удар,
и будем смотреть за тобой неустанно:
в Берлине уже ожидают твой  дар.

И выбрал Умелец большую стамеску,
которой из досок выкраивал шпон,
и начал работать, и дернувшись резко,
рассёк сухожилие лезвием он.

–Как много кровищи в худом старикане! –
Кричал, негодуя, пятёрки старшой.–
И вертится, падаль, как вошь на аркане,
хотя к нему люди со всею душой!

Свезли в каземат, где партийный геноссе,
в военную форму гастапо одет,
активно участвовал в каждом допросе
и лично оценивал каждый ответ.

И он же потом был Умельцу судьёю.
Сказал: «До Пришествия всё заживет.
Вы – гений, но Вы не играйте судьбою:
сыграет судьбой пулеметный расчет.
Вам месяца хватит закончить работу.
Увечье скостят пять моих удальцов.
Вам только сказать «Делай то-то и то-то» –
и будет у Вас результат налицо».

Умельца домой привезли в лимаузине.
Пятёрка встречала его у дверей:
первач на капоте, закуска в корзине.
Не хочешь гулять – за работу скорей!

И дело пошло. На четвертые сутки,
когда он готов был намылить петлю,
послышался бой беспощадный и жуткий.
Уже ль это наши, и смерть отдалю?

 В избу заскочил мужичок, как ищейка:
«Умелец? Давай на подводу! Пошел!!»
Пять трупов лежат на земле в телогрейках,
на задней подводе замотанный стол.

В дремучем лесу (доходили к нам вести)
жила партизанская дружно семья.
Шутил мужичок: «Тут тебя и повесим.
Игната Степаныча это края».
 
Больная рука беспокоила тяжко.
Лелеял и думал: « а чем помогу?»
А тут из кустов выбегает... Игнашка:
«Скатёркой дорога не только к врагу!
Иди в самолёт. Стол давно погрузили.
Я с делом твоим  понаслышке  знаком.
Старик, на сдавайся физической силе,
а верь лишь в победу над общим врагом».

В Москве приземлились, считай, через сутки.
Там ждали уже «воронок» и конвой.
И понял Умелец, что кончились шутки,
и ждёт его ад, но по сути иной.

Когда миновали «Лубянки» ворота ,
почуял нутром высоты перепад.
Не знает судьба своего поворота,
а люди дороги не знают назад.

Ревя, уходил «воронок» в преисподню,
и тем отменял твой давнишний зарок.
Что было вчера, недоступно сегодня,
настанет ли завтра – не ведает Бог.

Ну, с чем был Игнашка знаком понаслышке?
Какое он «дело» в лесу поминал?
Хоть он партизан, а по сути мальчишка,
но что-то серьёзное всё-таки знал.

О, кабы понять, что спасут партизаны,
не стал бы и руку стамеской пороть.
Нет мочи терпеть  боль мучительной раны:
как будто внутри разрывается плоть.

Допрос начинался с рассветного утра,
пока  не  носили еще кипяток.
Кончался по времени точно и мудро:
баланду закрыли уже под замок.

Три  дня наш голодный Умелец несчастный
мотался по адовым этим кругам.
Но если ты  к нашей судьбе непричестный,
тебе не понять, как приходится нам.

Чекисты его обвиняли в измене,
предательстве и в переходе к врагу.
«Но как,– он спросил,– за такие мгновенья
себе самому изменить я могу?

На это Чекист усмехнулся глазами
и руку ему положил на плечо.
И просто сказал: «Вы играете с нами,
Но будете все подтверждать горячо».

При этом Чекист сдвинул руку пониже,
и рану его обхватив без труда,
сильней нажимая, сказал: «К делу ближе!
Ты прéдал страну. Или нет? Или...Да!!»

А после Победы в тюрьме пересыльной
Умелец Игнашку в толпе опознал.
«Привет, командир!» – Удивлённый не сильно
предатель разведчику  руку пожал..

– Бывал я  в музе. Там стол твой ну, здрасьте!
Вот встеча. Узоры прекрасно видны,
и надпись: «Подарок Вождю. Местный мастер,
без вести пропавший в горниле войны».

Они посмеялись тому анекдоту,
как два бедолаги с единой судьбой.
Людей в пересылке не гонит работа,
и сроки твои остаются с тобой.
—
* Руки вверх! (нем).