Гофмалер Петра I

ГОФМАЛЕР*   ИВАН   НИКИТИН

Гофмалеров, придворных живописцев,
царь отправлял в огонь батальных сцен.
В искусстве император был неистов,
повсюду свой навязывал акцент.

Он боем, как своим потешным войском
командовал, смеясь и матерясь.
Он и вне боя не был мягким воском –
без брода лез в болотину и грязь.

И молодой матрос, и старый шкипер –
в бою у всех единая судьба.
А у царя в руке не властный скипетр,
но зоркая подзорная труба.

Бездельник не укроется в каюте.
Наш парус прочен и канат наш толст.
«Свистать наверх!» – И битва при Гангуте
 сечёт волну и задымляет холст.
 
Ученику гофмалера Иванке
приспело время собственных работ.
Уж корабельные пробили склянки
воспеть победоносный русский флот:

на фоне корабельной канонады,
закован в холод вороненых лат,
Великий Петр без позы и бравады –
своим матросам царь и старший брат.

Царь полюбил Никитина портреты
за честный взгляд и благородный тон,
за то, что сердцем искренним согреты.
И выдал зарубежный пенсион.

И отписал гостившей там супруге:
«Пускай, когда приедет к вам Иван,
король велит ему на том же круге,
чтоб он его персону малевал.
Художник подведёт меня едва ли.
Приказ ему от моего пера,
и дабы короли в Европе знали,
что есть у нас в народе мастера!»

Иван записан живописцем главным.
Писал Семью, чиновников, вельмож.
Прославлен был, хотя не жаждал славы.
Его успех – ревнивцам  острый нож.

В прощальный раз писал он самодержца
лежавшим бездыханно на одре.
Свою беду   предчувствовало сердце,
и непогода билась на дворе.

К чему, скажи, напрасные волненья,
коль есть еще надежда на Творца?
Пустой отказ – пока не увольненье,
а только удаленье из дворца.

На мастера смотрели как-то странно,
как будто опасаясь, но чего?
Тогда как раз на старца Феофана
был пасквиль, проклинающий его.

На старца из святейшего синода
подъяла руку дерзостная мразь,
и бунтарей – в семье не без урода –
ждала теперь безжалостная казнь.

Иван был арестован с братом вместе
и увезён в неведомый подвал
при Тайной Канцелярьи – в этом месте
любой шельмец признания давал.

Надели на художника оковы,
и выхода, казалось, больше нет,
но мастер с генерала Ушакова
там написал известнейший портрет.

Обыскан Канцелярией до нитки.
Пять лет по делу следствие вели.
Не избежал плетей, колоды, пытки –
и пасквиль в книгах сыщики нашли.

Доказывал свирепым супостатам,
что живопись злодейству не чета.
Ту книжку видел у попа когда-то,
но отродясь он пасквиль не читал.

Был приговор – пожизненная ссылка.
Карающая сжалилась рука,
бог миловал: не Нерчинск и не Шилка –
в Тобольский край к могиле Ермака.

До смертной даты вечно под арестом,
общаться с местным обществом не сметь.
За дерзостной попыткой скрыться с места
последуют дознание и смерть.

В Тобольске  братья  ладили иконы.
Кисть не чуралась и «персонных дел»,
а жизнь текла по божию закону:
всяк делом жил, которое умел.

Гофмалер императорский – фигура.
Его секут, его гноят в глуши,
а иногда вдруг предлагают хмуро:
 «Ты всё же мой портретик напиши».

Он написал портретов галерею,
давая волю чувству и уму.
Быть может, и не вздёрнули на рею,
что двор симпатизировал ему.

Супруга императора, царевны
вор Меньщиков, придворный рой вельмож,
и Ушаков – застенка злыдень гневный –
кого еще, припомня, назовешь...

В изгнании тобольском жил без пыток,
но пыткой был весь тамошний уклад.
Портрет тобольского митрополита,
казалось, повернул дела на лад.

Тем временем переворот в столице.
Взошла на трон племянница Петра.
Двор переменчив. Он меняет лица,
и подошла амнистии пора.

Ну, вот и всё! Настал конец мученьям
и снят позор с невинной головы.
Пошел, ямщик! Москва – пункт назначенья.
...Он умер, не доехав до Москвы.

—
* Гофмалер – придворный художник эпохи Петра I.