элегии стихи разных лет

*   * *

Синева под глазами, синема – в небесах,
Осень пьяная в ярком трико арлекина,
Ветер встречный, а значит и нужен лишь взмах.
И уже под тобой – за долиной долина.

А потом по-над степью, над влагой морской,
Над прибрежною кромкой, песками Сахары,
Вдоль реки, а потом и над черной рекой –
В мир, где все мы когда-нибудь встретимся старыми.

Здесь седой океан, запах йода и тлен,
Для меня здесь конец всей земной Ойкумены.
Впереди только остров один – Кергелен,
А за ним, лишь Антарктики белые стены.

Я, наверное, здесь бы хотел умереть –
Замереть, как скала, обращенная к югу,
За спиною оставив и путь свой и смерть.
Впереди только остров и южные вьюги.

*   *   *
Ты не запомнишься такой, как ты была.
Останешься такой, как я тебя представил.
Ты взглядом пробеги страницы-зеркала
Всех книг, что о тебе и для тебя оставил.

Через один-другой десяток лет
В тебе уже не станет раздраженья.
И ты поймешь, как прав был твой поэт
В своих тревогах и в своих волненьях.

Стихи другим помогут в их беде,
Поддержит и в прощеньях, и в прощаньях.
И станут эти строчки о тебе
Реальней твоего дыханья.

ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ
                «В Париже площадь есть,
                Её зовут - Звезда...»
                О. Мандельштам
Поля Элизиума вновь
Вы в памяти, я ваш прохожий...
Вы так похожи... не похожи
На изменившую любовь.


А ваш полуночный рассвет-
Кипением толпы безумной -
Теперь, как бесполезный свет
Звезды далекой ночью лунной.

И что с того, что я бродил
Не в одиночестве и в свете
Всех фонарей и всех светил
По вашей сказочной планете?

Что из того?.. Всё было зря.
Как не со мною было это...
Поэт. Любовница поэта.
Ночь. Елисейские поля.
               
*   *   *
Предместье города. Предсмертье.
Все дали плавны и чисты.
И хочется до боли насмотреться
Преддверья наступающей весны.

Боль прилетит, как старый вещий ворон,
Усядется на левое плечо,
С картавым смехом, похоронным звоном
Окончит всё подножкой и толчком.

Я упаду на грязь среди дороги.
Желательно не боком, не ничком,
А вверх лицом, чтобы увидеть Бога -
С таким нездешним понимающим лицом.

*   *   *

Летний вечер, владельцы собак
Потянули питомцев на улицу.
И природа, и улица хмурится
В ожидании маленьких драк.

Как дурак, причитаю с утра
Над потерями. В памяти пьяной
Непонятных провалов изъяны
И похмельная злая мура.

Мне пора. Не понятно куда.
И зачем тоже мне не понятно.
Шепот ветра какой-то не внятный.
Голос совести - сплошь лабуда.

Я курю не понятно зачем.
Я пишу для звезды над балконом.
Я ничей и останусь ничем,
И ничьим, по понятным законам.

Я для листьев в прохладном саду
Буду просто случайным прохожим.
Я пройду и они упадут,
А за ними и я упаду –

В грязь, на снег, на цветочное ложе
Всё равно. Ведь не вздрогнет никто
В этом мире от малой потери...
В это трудно, но можно поверить -
Я один и вокруг никого.

              *   *   *

Когда со мной лишь сердца стук,
Ночь, подступая незаметно,
Свивает образы разлук,
Вслед за исчезновеньем света.

И вздрагивает мой паук,
Плетя ночную паутину.
Ведь в темноте и мысль, как звук,
Нашедшая свою причину.

За всё я заплатить готов,
За всех, с кем был немного схожим,
И души мертвых муравьев
Ночами ползают по коже.


Как падший ангел в пустоте
Взываю я к остаткам света
В своей душе, в своей мечте
И в мире очень темном этом.


НАД  «ГАМЛЕТОМ»

«Быть иль не быть»?.. И прОпасть между строк,
Между чужим поступком и бездействием.
Самоирония и рок –
Смысл первой сцены акта третьего.

Заснуть, забыться и не жить?
Или, отбросив все сомненья,
По сути, подвиг совершить,
Мучительно поверив тени?

Принять условия игры,
Включить трагедию в интригу,
И в обстоятельства судьбы
Играть до гибельного мига?

Мне все не ясно и теперь,
Но капитаны – в коридоре!
И скоро распахнется дверь,
И я, как прежде… в Эльсиноре.

*   *   *
Как тихое ночное наводненье,
Долины забирает тишина.
Тумана белая стена
Уже плывет в свои владенья.

Так медленно живет земля,
Так медленно цветут растенья,
Что даже время стало тенью
Не двигающегося корабля.

И в мир просторный и немой
Вступает горечь сожаленья
О том, что стал сегодня тенью
Остаток страсти неземной.

Но время начинает плыть,
Хоть в парусах лишь ветер лунный.
И странно то, что можно думать,
Что думая не стоит жить.

*   *   *

И кто прочтет рисунок облаков,
И злую зелень тополей фламандских?
В них тяжесть поэтических оков,
В них боль ночей бездарных и цыганских.

Трагизм сквозит в последней красоте,
В надежде, умирающей последней,
В немой истрепанной мечте,
Являющейся ночью летней.

А сердце просит тишины,
Забвения, потери чувства,
Просторов сказочной страны.
Не в этом ли моё искусство –

Суметь не рассказать о том,
Что за чертой, но очень близко?
В окно стучится мотыльком
На крыльях с крестиком мальтийским.

                *   *   *
                « Я знаю, что деревьям, а не нам,
                Дано величье совершенной жизни…»
                Николай Гумилев
Прикоснуться бы к влажной земле,
Прорости в нее пальцами чуткими
И дремотно листвой шелестеть,
Измеряя прошедшее сутками.

И рассвет, сквозь зеленый навес,
Понимать, как явление Сущего.
Верить в ветер, и в дождик, и в лес,
Принимая так мало насущного.

И забыть, что, когда-то во сне,
Измерял все движенья мгновеньями.
Научиться читать в вышине
Недоступные прежде знамения.

Прорости из земли в высоту,
Распахнуть горизонты и выстоять.
Открывая друидов мечту,
Породниться со звездными высями.

Прикоснуться бы к влажной земле…

ЭЛЕГИЯ

Август начнет плавно и медленно.
Станем ночами соскальзывать в осень.
Станет утрами прохладно, безвременно.
Сбудется осень, и всё о чем просим.

Дождик, просеянный мелкими тучами,
Серому цвету отдаст предпочтенье.
Думы, казавшиеся неминучими,
Тихо замрут под протяжное чтенье.

Время итогов, молитв, размышлений.
Время прозрачности предосенней.
Время прощаний и время прощений,
И отрешенности не весенней.

Можно уже не грустить о прошедшем.
Можно любить угасание света.
Август недаром зовется святейшим.
Царственный, плавный, почти и не лето.

ПТИЦЕВОРОТ

Птицеворот грачиной стаи
Перед отлетом над землей
Изрезав весь закат крылами,
Всё не прощается со мной.

Еще мгновенье и начнется
Осенних месяцев излёт -
Октябрь дождями изольется,
Ноябрь снегами изойдет.

Но между ними в промежутке
Есть очень чёрная пора.
Там ночи измеряют сутки,
Там серы сумерки с утра,

Там ожиданье не тревожит,
А больно жжет. И встречи ждать
Уставшая душа не может
И стонет, и желает знать,

Что там - дальними снегами:
Весна или последний лёд
Над головою и ногами
И возвратится ли строками
Сегодняшний птицеворот?

ПЕТРОГРАД МАНДЕЛЬШТАМА. 1921 год

Ты европейский, но другой,
Ни италийский, ни фламандский.
С каналами и мостовой,
Со снегом грязным и крестьянским.

Окно не может дверью стать,
А дверь, как прежде, на запоре.
Твоя линейность, лад и стать
С твоим подножьем в вечном споре.

Химеры красных октябрей
Живут в покинутой столице.
Ты не уснешь, и не приснится
Тебе незыблемость морей.

Каким-то способом иным
Ты споришь с невскою волною,
Взлетев апострофом немым
Над иностранною строкою.

*   *   *
                "И стал свет».
                Бытие 1,3
Я растерял черновики,
Забыл события и даты.
Лишь слово - призраком строки
Дразнило и вело куда-то,

А звук охотничьих рожков
Манил в отъезжие владенья,
Где, принимая мир без слов,
Я в звуках всё искал спасенья,

Хоть смысла не несет волна
И тоньше звука цвет поющий,
Я ритмизировал бегущий
Свой взгляд и небо пил до дна,

Пытаясь Божию поэму
Понять без звуков и без слов...
Господь не знал черновиков,
Когда разрушил мрака стену.
              23 – 26 март 2001


ГРОЗА

Из воздуха ушло ночное электричество
Сквозь молнии - к земле, сквозь тучи - к небесам.
Гроза ночная, тёмное величество,
В сиянии своём явилась в гости к нам.

И хлещет рёбра туч бичом остервенелым,
И рвёт пространства ткань раскатами громов.
Во вспышках голубых весь мир, как омертвелый.
Движенье только там - в разрывах облаков.

Толи охота там идёт, толи погоня,
Толи сраженье в столкновеньи конных лав...
Ведь так рождалась жизнь - в мучительной агонии
Всех неживых частей, в себя их мощь вобрав.

В грозе - пропамять и происхождение,
Но обязательно в ночной грозе.
Во вспышках молний - чуткие мгновения
Явленья сущего на явленной Земле.


*   *   *
                Хамиту Шафееву
                Валерию Лукину
Всё было, в общем, так же как всегда:
Ноябрь за октябрём спешил по следу.
Не снегом вовсе, а подобьем снега
С небес летела стылая вода.

Раскисший мир покорно ждал
Зимы, почти что успокоясь,
Как переполненный вокзал
Устало ждёт нескорый поезд.

И снег пришёл и свет укрыл,
И сам стал этим белым светом,
Стал тенью чьих-то белых крыл
Над половиной всей планеты.


Луж тёмно-влажное стекло
Под утро серебристым стало.
И небо, словно зверь усталый,
Над нами отдыхало тяжело.

ЭЛЕГИЯ

Исполненный душевной маяты
Я на рассвете думаю о небе.
На подоконнике растут цветы,
В квартире только я и мебель.

Вчера был день - морозный и немой.
Сегодня от него остались
Узоры на стекле, покой
И небо цвета мокрой стали.

Всё повторится сотни тысяч раз -
Узоры на стекле, рассветы...
И мысль подобная возникнет где-то
Уже без нас.

        НОЧЬ  НЕЖНА
Пусть непонятны, но нежны
Твои неясные напевы.
В них шелест крыльев, шёлк травы
И вкус - изысканный и спелый.

Созрело солнце в тишине,
Что б медленным плодом скатиться
К ногам, а позже в вышине
Вновь яблоком зазолотиться.

Луна по лестнице идет
Неслышно и неуловимо,
Но всё же звездный поворот
Еще верней - неутолимый.

Как будто замирает мир
Между короткими шумами,
Но медленный ночной кумир
Между застывшими домами

Идет всё дальше на восток.
И вот уже струятся тени…
Рассвет в права вступить готов...
В ночной расплавленной сирени
Встают кристаллики цветов.


*   *   *
Уйти из дома, как в последний раз,
Сойти с ума, как с поезда в глухую полночь.
И больше не надеяться на помощь
Нас провожающих в дорогу глаз.

Шагнуть в распутицу  весенней пустоты,
Звенящей грязью бредящих деревьев.
И понимать себя седым поверьем
Последней человеческой мечты.

И знать, что перестанешь жить
Засохшей веткой странного народа...
Весною распускается природа
И кто-то должен лепту заплатить.


ЭЛЕГИЯ
                Хамиту Шафееву

Где-то в трубах шумит вода
И звонит чужой телефон.
Так бывает всегда, когда
Слишком чуток тревожный сон.

Как младенец, под ночником,
Можно всхлипнуть, что ты забыт
В детской взрослыми и тайком
Прочитать одну из молитв.

Город полон ночным чужим,
По дорогам авто снуют.
Можно сесть в одну из машин
И поехать туда, где ждут.

И приехать туда. Куда?!
Где те люди и где тот дом?..
Просто в трубах шумит вода,
Но уже молчит телефон.

*   *   *

Всё скучнее наши встречи,
Откровенней разговоры.
В этот тихий ясный вечер
Я с тобой не стану спорить.

Я устану быть ненужным
И, оставшись непонятным,
Поспешу путём окружным
К месту, где лучом закатным

Вовсе исчезает время
В наших солнечных часах.
Время - стремя, время - бремя.
Дело - швах.

ВРЕМЯ ОДНОЙ СИГАРЕТЫ

В общем-то, это не много –
Время одной сигареты.
Здесь на земле, у порога,
В поисках правды и света.

Медленно тлеет надежда,
Пальцы уже обжигая,
И представляются прежними
Краски минутного рая.

В небе – доходчиво пусто.
Не закричать и не взвиться.
Высшее в мире искусство
Просто молчать и томиться

Здесь – на земле, у порога,
В поисках правды и света…
В общем-то, это не много –
Время одной сигареты.

ГОРЬКАЯ ПЕСНЯ

Я посажу кофейное зерно,
Вдохну мне незнакомый ветер юга,
Пойму, что мы знакомы так давно,
Должно быть, до рождения друг друга.

И чудится тяжелый влажный лес,
Дыханье остывающего моря.
Закат, пылающий на четверти небес,
Где золотое с черным спорят.

А вот еще – вечерняя пора,
Крик караула, стук засова,
Среди средневекового двора
Случайно так не сказанное слово.

Так, до рожденья, до весны
Мы разлучились, чтобы возвратиться
Вот в эту жизнь, вот в эти сны.
Нам остается только сниться

Друг другу. А луна – в окно
И замыкает цепи жизней.
И верится, очнуться суждено
Нам в незапамятной Отчизне.

И я сажаю горькое зерно.

*   *   *
Когда ко мне приходит нежность
И строгой делает любовь,
То, позабыв свою мятежность,
Я не тревожу ваших снов.

Когда, вдохнув ночную свежесть,
Я допускаю слово «пусть»,
Как бы итог и безнадежность,
С небес ко мне слетает грусть.

Пусть мира тесное соседство
Шумит и стонет вдалеке.
Сегодня ночью королевство
Зажато у меня в руке.

Оно и нежностью и грустью
Горит в мирах наверняка…
Рука устанет и отпустит
Банальнейшего светляка.

*   *    *
Ночи станут светлее.
Это снег.
Суетливей, смелее
Жизни бег.

Осень тихо шептала:
- Всех прости.
А зима обещала
Отпустить.

Только вспыхнул так смело
Синий май.
Открывай свою землю
И играй.

Лето, жаркое лето
Всех дорог.
Листья сбросило лето
На порог.

Вновь осенняя песня –
Тихий стон.
Только очень не весел
Этот сон.

Видно сердцу милее
Мягкий свет.
Ночи станут светлее.
Это снег.

ОН – ДОЖДЬ

Он – дождь! Он получил названье.
Он – дождь. Он смоет снежный след
И утолит извечное желанье –
Ночной и зимний – томным ожиданьем
Встреч мимолетных – маленьких побед.

Он – дождь! Смотрите, он из капель.
Он жизнью не своей живет.
Клочков тумана – серых цапель –
Ночной изысканный полет

Объявит о его кончине.
Он был дождем и вот – туман.
И в этом даже нет причины:
Неправильность сменил обман.

Всё скрыто, ненадежно, зыбко
И тает свет в прохладной мгле.
Ведь так копеечная скрипка
Играет реквием себе.

Он – дождь! Его вы не застали,
Но может быть в чужом краю
Прислушались и услыхали
Ночную исповедь мою –
Молитву зимнему дождю.

СПЛИН
Я заплакал бы синей метелью,
Засмеялся бы красным огнем,
Полюбил бы дождем-акрварелью
И растаял серебряным льдом.

Только где мне взять слезы, чтоб плакать?
Где взять силы для смеха-огня?
Вновь весенне-холодная слякоть
Поселилась в душе у меня.

Серый призрак томленья блуждает,
Как обманщица жизни – весна.
Кто сказал, что весна исцеляет
От тоски, от болезней, от сна?

На душе темнота даже днем.
В сердце нет больше места веселью.
Засмеяться бы красным огнем
И заплакать бы синей метелью.

 ЭЛЕГИЯ
Как аллеи парков Каро,               
Мне пейзаж оренбургских окраин.
Листья осенью – карты таро
И гадаю я беспрестанно.

Здесь слагается тайная вязь
Всех моих одиноких прогулок.
Карагач – мелколиственный князь,
Заметает собой переулок.

Здесь так часто стучат поезда,
Поминутно, куда-то в пространство.
Одинокий фонарь, как звезда
Путеводная, дальних странствий.

Только я замыкаю круг
Словно ветер Экклезиаста.
Возвращаюсь к себе, мой друг,
Только очень седым и бесстрастным.