До дола падаю...

Отрывок из трилогии "Петрушка". Продолжение. Начало см.:
"Душа", "Далекий ближний", "Спор", "Снежная королева", "Хочу любить, хочу лелеять".

*  *  *

Я проснулся от чьего-то взгляда.
Плотный мужчина, среднего роста и средних лет, с аккуратно зачесанными на затылок густыми темными волосами, предстал перед моими, с трудом открытыми  после сна, глазами. В вырезе, застегнутого на все пуговицы пиджака, на белоснежной рубашке покоился галстук, как бы говоря, что он знает, - когда и на чем висеть. Полуботинки, принявшие изящные стрелки брюк, свидетельствовали о собственном достоинстве, - «мы не ударим подошвой в грязь, мы ходим по ковру». Над воротником рубашки возвышалась голова, олицетворяя  собою «комплекс полноценности». Рекламная улыбка имела стартовую цену в сто долларов. «Торжествующая норма» управляла этой правильной головой с глубоко посаженными серыми глазами. В общем – командир авиалайнера.
– Нудистов! – представился он, – доктор медицины, психотерапевт, главный врач санаторно-оздоровительного психиатрического комплекса имени товарища Зигмунда Фрейда!
Я понял, что за авиалайнер возглавлял незваный гость, и что за пассажиры на борту его авиалайнера.
– А, почему Нудистов?
– Видите ли,  молодой человек, с одной стороны – нудность, то есть, пунктуальность, педантизм, черта положительная для дела, если оно делается, – с другой стороны, – нудизм – сообщество людей отрицающих одежду. Нудистов немного, но они есть. Необходима сила воли и тренировка, чтобы спокойно взирать на то, что остальное человечество укутывает в изысканные холсты, полотна, ситцы. Ходили бы себе дома без одежды и воображали бы себя Адамом, а жену – Евой. Нет, зачем-то собираются в кучу! Кучкуются, делая при этом вид, что все нормально.
Я же, в силу своих профессиональных обязанностей, раздеваю людей в прямом и переносном смыслах. В прямом смысле, я, как психиатр, раздеваю пациентов при помощи санитаров,  в переносном, – устанавливаю степень отклонений от торжествующей нормы поведения. А при этом невозможно не быть занудой,  – завершил он свой монолог.

 «Новые русские» одинаково невежественны во всех «измах». Но им мешают папы и мамы, которых нельзя причислить к больным.
Я с вами откровенен, скорее, как с коллегой, и приглашаю к сотрудничеству. У меня есть палата  № 13, палата «лордов», как сами себя именуют ее обитатели.
Туда я собрал бывших аппаратчиков и чиновников, мам и пап нынешних героев. Их жаль, - они ничего не понимают в происходящем. Они и раньше ничего не понимали и направляли диссидентов ко мне из служебного рвения.
Кроме них в палате находятся пожилые интеллектуалы, болезнь которых заключается в вечном сомнении во всем с самого начала. Они соглашаются с реальностью только тогда, когда могут объяснить ее. Они, по вашей градации, негласные несогласные.
Палата тяжелая, потому что не подчиняется внутреннему распорядку, а живет по собственному уставу, - уставу палаты лордов. Я ничего не могу поделать, потому что при ужесточении режима немедленно раздаются телефонные звонки сверху, грозящие присылкой комиссии проверяющих.
В клинике им предоставлена полная свобода. Они отмыкают мою дверь, читают истории болезней, выходят в город при необходимости.
Вот и сейчас эти лорды прогуливаются по коридору, говорят по мобильным телефонам и подсовывают под мою дверь сообщения о дате всеобщего «Онемения».
«Несогласные» лорды считают, что до «ЕГ» осталось несколько космических секунд. «ЕГ» они понимают, как единую глухоту, глумление над единственной и неповторимой индивидуальностью.
Лорды протестуют против введения министерством образования единого госэкзамена и называют его «Единым оглуплением», за которым, как второе пришествие, последует «Единое Онемение».
Я наблюдаю за ними в специальный монитор, знаю каждый их шаг. Но я устал от них. Поэтому обращаюсь к вам, - поработаем вместе».
Затем он повернулся к двери и сказал: «Зомбик!», и вошел черный дворовый кот Барсик.
– Вот мой санитар! – проговорил Нудистов и исчез.

– Мы выпускаем вас! Что вы будете делать, вернувшись домой? – спросит Некто.
 – Приду домой, приму душ, надену халат и тапочки, заведу будильник, проснусь, сяду в метро, поеду к дуракам зарабатывать деньги, – ответит пациент.
 – Зачем, если вы не знаете, на что их потратить?
 – Для того, чтобы снова ощутить тоску!
 – Великолепно! – подумает психотерапевт. – Победа! Как у нас там дела с местами в палате лордов? Что-то их очень много? – вслух спросит он помощника и улыбнется, взглянув на часы. До конца рабочего дня останется чуть-чуть. – Пора и мне к халату, душу и тапочкам! – подумает он, увидев рога троллейбуса в свете фар авто, на котором  рванет к своему халату и тапочкам.

«Возлюби ближнего твоего как самого себя» (Н.З. Мтф. 22-39)

*  *  *

Снегами розу обернула…
Сиянье льда – бесполый хор,
Хрустальный бал для Вельзевула,
И Снежной королевы взор!
 
Победу празднует вориха,
И разрешен извечный спор,
Но память глубоко и тихо
Рисует розовый простор!

Вот – вот прискачет Герда лихо,
Уж замерзает караул,
Былого эхом тихо-тихо
По Вельзевулу луч скользнул!
…………………………………………….
Живым, горячим окатило,
И королева отступила!

– И что? –  Да ничего! С тех пор
Всё – то же!  Так же плачет хор!

К смиренью…

До дола падаю, до тына,
Чтоб Бог-отец, Сын иль Аллах
Удачу в праведных делах,
И ближнего любить как сына,
Да, ниспослал бы! Просто так!

Как изольешься, так остынешь!
Один лишь маленький шажок,
Всего лишь пешку передвинешь, –
Сорвется палец на курок!
И превратит «Люб» в «Ненавижу",
Отдаст на растерзанье Джинна...
Дворцы любви в лачугах хижин -
Страстей запрятанная мина!

Претяжко к ближнему терпенье!
Ищи кувшин, зови смиренье!
И что? Да, ничего! Зови!
Не избежать тебе любви!

Носи свой крест спиною мула
По заповеданным долам,
Языческого Вельзевула
Таи в колодках по углам!
Храни в завязанной корзине
На измочаленных боках
Огонь, завязший в серой глине,
И, воплотившийся в горшках!
Копилку – глиняный кувшин
Не открывай, – там спрятан Джинн!

– И что? – Да ничего! Носи!
Таи! Храни! Терпи! Проси!

Помилует пускай Господь,
Дарует миновать стремнину,
Перетолочь, перемолоть,
Обжечь в кирпич сырую глину!

– И что? – Да ничего! Лепи!
Господь помилует! Терпи!

Иначе из кувшина - Джинн,
Другой, без «Люб», в злом «Ненавижу!
Без лампы жалкий Алладин
Не выстроит дворец из хижин
Не испечет пирог на ужин!
Во гневе –  не разжечь камин
И не согреть морозом стужу
Страстями начиненных мин!
Зови смиренье, лезь в кувшин…
В бутыль – не надо, – горло уже!
– И что? –  Да ничего! Один!
Ты – победитель в крови луже,
И над собой – не господин,
И ближнему – далек, не нужен!

До дола падаю, до тына,
Чтоб качеством совсем не лишним.
В смиренье ближнего как сына
Ссудил любить Господь – всевышний!

– И что? – Да ничего! Остынь!
Взгляни на небеса, – там синь!

Да ниспошлет пускай Аллах
Смиренье, к ближнему терпенье,
Удачу в праведных делах,
И к ним любовь – читай прозренье!

Как изольешься, так остынешь!
Один лишь маленький шажок,
Всего усмешку лишь накинешь, –
Предохранитель на курок!
И свой кувшин покинет Джинн…
И славен будет твой камин!

*  *  *

Голова над белоснежным воротом рубахи, то есть этакий эталон «комплекса полноценности», коим являлся Нудистов, конечно, не мог существовать без женщины. И она была.
Это была «И», Истомина-Истязалова, обладательница изящной фигуры и непроницаемой внешности, его ведущий физиотерапевт. Они не любили никогда и никого, но дополняли один другого на ковре, по которому идут, «пока врут».
– Срочно требуется ее вмешательство. Уж ее-то не взволнует проблема сосисок, потому что она знает секрет просовывания сосиски через ячейку сетки, даже если сетка действительно будет под током высокого напряжения, – рассуждал, собира-ясь к домашнему халату и тапочкам, главный нормальный.
– В прошлый раз она здорово выручила, сказав: «Ирунда!», и уведя «Б» на ночные процедуры, на которых «Б» наконец-то сказал все, что думал об «А». В свою очередь с «А», который не мог отказать себе в удовольствии поносить «Б», она провела день. Она прекрасно освоилась между ними, так как знала, что их совместное, в прошлом, сидение на одной трубе – невыносимо, – прозревал главный психотерапевт, водя тремя пальцами, сложенными в незамысловатую фигуру, перед выключенным экраном монитора.

«Фига» разомкнулась только тогда, когда над всем этим миром появились рога троллейбуса, следующего по маршруту от рабицы к «нерабице». Главврач покинул клинику. Вечерний город раздражал его тем, что всего было – по два, – два рога, два колеса, две фары! Мужчина и женщина! И все в его глазах являли всевозможные, пусть мельчайшие,  отклонения от нормы. Наступившая ночь тоже была ненормальна. Нормальным был он один!
И когда он поместил себя в теплую ванную, раздался телефонный звонок. Звонили с телестудии.
– Срочно верните «Б»! Обстановка накалена, необходимо,  чтобы он появился в репортаже.
–А что делать с «А»? – простонал Нудистов, вытягивая себя из ванны.