Egorst

Ветер широк, словно стены сегодня, и порывист он, играя на струнах души моей – эк он поёт сегодня, как лиха и луна нынче, пряча головку свою за ладошки облаков, едва прикрывающих личико её милое. И вот он я – страж и страшащийся, призраком пустынным околачивающийся – и в самом изничтожимо малом нашедший подлость душе своей.

Там, под облаками, каплями рос дождь не сошедшими, я чувствую мягкость и лёгкость необычную и дышу ею и налегке я с ней –

Настают, однако же, тихие и медленные мгновения, которые летят быстрее пуль и света и насквозь освещают тогда сердца наши и путь к сердцам нашим, и собираются редкие тогда умельцы вокруг и у них есть куча припасов для лечения ран, множество приворотов и зелий для души бесполезных, но сладких столь –

Сладостью опоять уста свои, опьяняя вином их чужих губ, оставляя на ночь большие пьяные тела женщин на своей кровати, и ласкать это существо, словно её, запачкав грязью своих ладоней каждый её портрет и под милой маской цинизма и нахальства со всеми смеясь уже над дорогим сердцу – над святостью и наивностью, и дрожать душой, не ища уже – увы! – путей для этих пустых женщин и мужчин, многие из которых ласкают теплом своим иногда постель мою и трогают моё тело в поисках любимого ими начала – моего конца.

Как малы бывают эти крошечные и бессильные существа вокруг, они словно тлен и пух, а содеянное им не смывается с души моей – о мой великий грех, утомивший меня! О мой разум, не ты мой грешник; не тело – но всё существо моё слилось въедино в поток один, уже ища путей и уже на пути –

- Закурить не найдётся? – трое подростков, с нескрываемыми железными палками. Зачем им сигареты, усмехнётся разум мой, обыскивая себя потом и ища на лице шрамы – шрамы будут.
Как много крови, и Егор, шатаясь пойдёт к дому. Зная каждого из них, нужно просто вырезать эти отребные неугодности. И Егор убьёт их, оставив на душах их матерей и близких те же раны, что остались на его лице сейчас!

Его тень качалась по асфальту. Ах! как пьянит всегда своя кровь ночью! Сколько геройства в душе восхитительно презренного!

- Это ты! сволочь! – кинулся Егор!

- Уйди, алкаш! – толкнул его парень и ушёл быстро за угол.

Не он, нет, не он! Но почему бы и его не убить, не разрушить его тело на мельчайшие частицы, разорвав, расчленя и раскидав повсюду его мясо и вонзя его череп на палку – ах! танец! торжество ярости! Пить кровь врага своего из широкой чаши и обливать грудь свою его кровью, когда же потом сохнут губы, отскребать куски её, спёкшейся, с тела своего и лежать, остывая, в водах нежных –

И Егор запомнил их.

Дома проснулось от стука маленькое существо, небольшое, девочка лет восемнадцати – его связь, привязавшаяся к нему, к его суровому нраву и привыкшая, как к малым дозам мышьяка, умирая духовно и тая, но сейчас это так часто выдают за леченье:

- Что с тобой!? – она не выспалась, в лёгкой рубашке; едва коснулась его – и уже пятна крови были почти всюду на ней:

-Уйди! Перепачкаешься! – Егор отвёл в сторону руками Вику за плечи, она словно нечто механическое сместилась под его усилием, освободя дорогу в ванну, где по полу со скрипом и шурша расползлись тараканы, а штукатурка осыпалась кусками, обнажая серые стены, и трубы, ржавые от старости, хранили только местами цвет, подаренный им давным уже давно, когда ещё строился этот дом какими заключёнными, которые худобой своей увлекаемые в бетон и толчками других, как они, становились уже основой строительства нового дня – будущего на костях!

Задрожала труба, и ржавая муть ударила в дно старой ванной – Егор прибавил холодной, вода коричневела и совсем уже почти опрозрачнела, когда он взял мыло и его руки принялись крутить его привычно, не давая остыть мыслям. У него не было ничего с собой, но теперь Вике стирать всё с него: её маленькие руки будут теребить неумело в тазу его рубашку или штаны, а потом будут ополаскивать это под холодной водой, от которой потом ладони её становятся ледяными, и он тогда берёт их, влажные, шероховатые с малость от работы этой, и вмещает их обе в свои ладони и касается ими себе лица, а потом заводит одну свою руку за её стан, чтобы легче было поднять её и донести до кровати и доносит, а Вика всё просит выключить воду в ванной, и он возвращается, крутит кран и вытирает руки, оставляя ржаво-грязные следы на белом полотенце – и идёт к ней –

А Вика лежит и ждёт – подобно кукле, и Егор сам создаёт её изумительной, и она сама изучает его изучения её –

Это всегда нежность, это всегда ласка –

Но чего ты хочешь, женщина!

Егор сидел через день дома один. За Викой пришла её мать. Вике было шестнадцать. Мать долго кричала, а ему так хотелось обнять Вику, так хотелось поцеловать её, и он не сделал этого.

Друг Егора молчал, и они говорили о чём-то пусто уже вечером, заливая себя водкой.
Водка! о славный напиток, крепчающий дух! словно капля прозрачная души русской – бесконечное веселье до смерти и до возрождения из пепла ничтожного пьянства в святую болезненность – горькая приправа для души, как сладка для губ ты часто, водка, хотя и тяжелее нет тебя потом, хотя и пропадает всякая человечность пред тобой, когда уже горе и радость сливаются в тебе в одном плаче! – Настойка слёз человеческих, не кончайся родник этот – водка, чтобы души, гонимые от холодных родников могли топиться в тебе – Как же может не пить русский человек!!! Как может самую суть свою отвергнуть русский и предаться ломанию ещё худшему душ человеческих – чужих душ…

Вот идёт этот человек, опозоренный бездомьем и грязью – и от которого не хотят ничего, и чьих желаний не нужно –

Так дайте же ему этот бокал яда –

Эти искры никогда не станувшего –

Или отдать его под удары молодчиков с железными палками, в высоких кожаных ботинках, целующихся вперемежку и не знающих даже солнца иным загара на попках друг друга, играя в мышцы всегда вместе и борясь ежесекундно – всюду и всегда – смешные пустышки…

Мать и Вика ушли. И Егор вздохнул только.

На завтра Вика сидела в его подъезде и смотрела на него, Егор сел к ней и взял за руку –

А потом - …

Потом он обнял её для поцелуя, и она обняла его для поцелуя – и они чуть даже дрожали, и только плачущая тень отскочила от них, кажется, с нимбом участия и человечности – оставляя в руках Вики Егора, с ножом в сердце –

И так они обняты –

И так долго они обняты –

Какая прекрасная пара! Как милы они! Как хороши!

- Он бы всё равно умер, - сказали потом, - напился сонников.

А он умер рядом с ней, совсем рядом, в её душе, на её руках, чужая жизнь ушла сегодня рядом с Викой прочь – не чужая ей –

И лёгкой походкой она пошла прочь от врачей и матери, от пустоты и людей, от этих бездушных и чужих –

К своим друзьям.

И один из её друзей очень утешил её, и они спали вместе – она немного плакала, а он и не смотрел, толкая её легонько кверху –

Они поженились, и мать была очень довольна.

А на могилу Егора ходила сухонькая старушка убирать листву и старую высохшую траву, откладывая по крохам на новый памятник – своему сыну.

С Викой они ни разу не встретились…