Река Океан

     Где Река Океан огибает огромные звёзды,
     на Холмах Тишины, тёмный камень овцы точно камень,
     ошалелый, глядящий на тёмный от времени воздух,
     как старик и охотник, глядящий на тёмное пламя.

     На дорогах ветра разрывают полотнища мрака,
     на дорогах деревья шумят и колышутся строго,
     на Дорогах Теней притомившийся спутник с собакой
     поспешая стоят, дольше времени, но ненамного.

     Кто в лесах безымянных найдет, будто пёрышко, имя?
     В Безымянных Лесах никого из живых не осталось.
     Если были когда-то, то были когда-то другими.
     Есть лишь малость следа и стволов бронзовеющих малость.

     Здесь Река Океан, приподнявшись над ветхой землею
     достигает небес, и с небес отекает дождями,
     за пустою землёй, за водой, точно смерть, ледяною,
     в обитаемый мир, Ойкумену, богатый богами.

     Голубиные звёзды, солёные звезды в тумане.
     Звёздный пес на дороге твоей, с голубыми резцами.
     Кто подружится с ним, кто поймет, подождет и приманит?
     ...И от шерсти собачей течет паутина сырая.

     И Река Океан огибает господство прибоя,
     на драконьих хребтах обустроили выводки птицы,
     их не слышно теперь, ибо вечность, лишь птицей-совою
     откликается небо на шорох шагов и амбиций.

     Одиссей возвратился. В Египте кладут пирамиды.
     Деревянные люди избиты вещами, их нету.
     На развалинах Рима живут разнопестрые гиды,
     и гекконы скользят по лицу тишины дорассветной.

     Человеческий Сын уж распят, и толпа безутешна
     оттого что ударом копья рано прерван их праздник,
     пионеры весною на шестиках ставят скворешни,
     энный век на исходе, убийца, мудрец и проказник.

     ...Одиссей возвратился, но дома упомнить не может.
     Александр Македонский на Будды улыбку дивится.
     Поднебесная стонет, и силится вспомнить. Чего же?
     Для чего вспоминать, коль Божественный Ветер клубится.

     Это губы Мадонны, и Принца, Младенца и Лизы...
     Это Вечность - Река Океан - улыбается, бьётся,
     это башня с наклоном из нового города Пизы
     все клонится, клонится, смеётся, смеётся, смеётся.

     Это там, далеко. А Река Океан всё чернее.
     Собираются тени Броккена; их всех Одиссей расселяет,
     и все тени согласны на то, ибо старшим виднее.
     ...В стужу девочка Герда приходит к сородичу Каю.

     Кто согреет твой хлеб, кто тебе свои пальцы доверит?
     Чей-то посох на камне, огромное наше наследство.
     И старуха гадает, кидая совиные перья
     на 108 ветров, растащивших на ниточки детство.

     Там весёлый пастух, там же небо ещё голубое,
     голубиный раздор и коричневый клевер в ладошке.
     Но превыше опять эти звёзды над пастью прибоя
     и Реки Океан бессловесные тени в окошке,

     где коричневой птицей повешен ковёр без узора,
     где всё тени и тени от жёлтосмолистой лучины,
     как сторожкие тени у тенеобразного створа,
     там старик со старухой как тени над входом крольчиным,

     в колыбели качают багровые жаркие  угли,
     и глядят неотрывно, и шепчут тихонько: сыночек.
     И за окнами мех темноты, и шуршания круглый
     перемелется звук в  чердаке, как вращение строчек.

     Там Река Океан... И фигура над вечной рекою.
     Я гляжу ей в лицо, и своё в нём лицо открываю,
     и кошмарные звёзды над мёртвой её головою,
     и холодное небо, и почва безумно сырая.