Диалектика пути

(из бесед со страшным и умным духом)
—Господин дух, твой визит на этот раз как никогда кстати.  Я в смятении.
— Твое смятение - это ощущение, восприятие или состояние? Может быть это результат всего лишь субъективная реакция, которые ты уже прекрасно умеешь преодолевать и могла бы это сделать без меня? Основывается оно на твоем суждении или чьем-то еще? На предрассудке общества или твоем собственном мифотворчестве? Мгновенно оно или константно, относительно или объективно? Происходит ли оно из чувства волнения или из представления? Содержит ли оно ощущение всего пути: прошлого и будущего или только твои собственные минутные переживания?
— Мое смятение связано с осознанием средств, коими ты намерен вести меня дальше.
— Уточним: вел тебя раньше. Твой пункт наблюдения - сегодняшнее, ты не можешь знать, что будет дальше: бесконечность твоего познания заложена в структуре мира. Узнав, ты потеряешь волю и ощущение бесконечности процесса и растворишься в пучине волений, как своих, так и чужих. «Магия знания таит в себе магию проклятия».
— Пусть  так. Но у меня отнюдь не минутные переживания. Это предчувствие, растянувшиеся на годы и обретшее словесную форму сегодня. Через чреду учителей ты показал мне невозможность смешения законов рационалистического морализования и метафизического вдохновения, индивидуального становления и пантеистического слияния с целым. Ты дал через учителей некое единство противоположностей и борений, не давая мне возможности поверить до конца ни одному из них, но сделал их идеи и тексты бесед с ними достаточно привлекательными, чтобы я увлекалась вновь и вновь. Я теперь точно знаю, что ни у кого на свете не было столько учителей - ты дал мне в их лице весь набор оценочных и безоценочных суждений - и спасибо, конечно, я готова идти дальше, но у меня назрел один вопрос...
— Я весь внимание.
— Как только мне приходит время сменить один этап на другой, положим, сейчас, когда меня перестали удовлетворять формы искусства и я, подобно гегелевскому духу, нахожу истинную жизнь лишь в философских эмпириях, куда делись те, с кем мне было интересно рассуждать об искусстве? Почему они сами, помимо моей воли отстранились от меня и либо ушли в другие сферы деятельности, либо уехали, либо просто  оставили меня? Зачем ты убиваешь моих учителей? У тебя это мания, потребность, неистребимая привычка, излишняя предосторожность или форма эпистемологического хамства? Под словом убийство я имею в виду разные формы отстранения их от духа мудрости: разные соблазны, которыми ты уводишь их от меня, а следовательно, от того пути, который весь - принцип движения.
— Как мало остается от мира  в качестве имеющего значение!
— Ты проявляешь потрясающую строгость отбора. Не имеющими значения на данном этапе оказались люди, коих я бесконечно уважаю.
— Я не люблю тащить к истине тех, кто не хочет идти. Я - всего лишь воление природных сил, адресованное ПОЗНАЮЩЕМУ существу. НЕПОЗНАЮЩИЕ существа, неотрешенные от повседневных забот и волений, выпадают из процесса пути. Моя корреспонденция до них попросту не доходит. Подчиняя теоретический разум (как бы высоко он не взлетел) практическому, они становятся обузой. Богу - богово, кесарю - кесарево. К тому же твои утраты заставляют тебя лишний раз подумать о том, что ты всего лишь раба пути - такая же случайность, как и они сами, но слишком упертая и слишком предрасположенная к познанию мира, чтобы остаться на том уровне, который они могли бы тебе предложить. Ты можешь то, в чем им отказано, и поэтому с тобой по пути только таким же рабам пути - будь то люди или духи.
— Меня ты  тащишь? Раз я раба, я кому-то подчиняюсь. Может быть, тебе?
—  Нет, тебя ведет твой путь. В субординации мира я стою не выше тебя. Но я многоопытней и мудрей. Я воспитал и вырастил для тебя всех твоих учителей. Некоторые из них были настолько глупы, что мне приходилось доводить их до иступления, чтобы они хотя бы в твоем присутствии не путались и играли собственную партию более-менее успешно. Не будучи злодеем, я лишь иногда тебе мешаю тащить к божественному разуму других и ставлю препятствия для твоего общения с теми, кто свое тебе уже сказал. Более того, сам я  не участвую в твоем пути. Я тебе его расчищаю, руководствуясь собственным, пусть ограниченным понятием блага. И иду с тобой рядом, как попутчик и такой же путийный раб.  Это единственная форма моего самосохранения. Вне пути я - ничто. Впрочем, как и ты. Но ты можешь, сойдя с пути, остаться в полной уверенности, что существуешь. Мне же не дано пребывать в подобной иллюзии. Мое самосознание угаснет вместе с сознанием, ведь я всего лишь наблюдатель и могу быть наблюдаемым только в процессе собственного наблюдения.
— Зачем ты убиваешь их, вернее, заставляешь пребывать в иллюзии существования за пределами существования действительного?
— Не возвращайся за ними, не тащи их с собой, и я не буду их убивать. Хотя и вести их тоже не буду. Каждый из них несет в себе не только магию исчерпавшего себя знания, но и магию исчерпавшего себя проклятия и способен увести тебя в дурную бесконечность одинаковости, последовательности и субъективности. Искомое для них стало явью, потому явь стала для них естественным результатом поиска. Но ты же понимаешь, насколько это смешная иллюзия.
— Но есть нормы, моральные. Они, конечно, не имеют ни пользы для пути, ни содержания, однако они оказывают на меня давление в виде какой-то несостоявшейся справедливости, неисполненного долженствования. Учителя, как языческие боги, требуют от меня какой-то духовной жертвы. И только тогда отпускают, когда я хотя бы попытаюсь освободить их от иллюзий и сделать так, чтобы путь был продолжен. Эта попытка - моя священная обязанность, потребность моей совести, инерция, если хочешь, моего движения.  Я сама могу определить ту черту, когда долженствование превращается в обузу, а непроизвольный инерционный откат переходит в стадию воления.
— У тебя нет столько времени, чтобы позволять себе периоды инерции.  К тому же как и любой человек ты так любишь свое прошлое. И никак не поймешь, что ценность прошлого - формальна. Вернись в свое прошлое, в тот город, где ты когда-то беседовала с такими умными людьми - и увидишь музей восковых фигур. А то и хуже: вурдалаков в образе прежних друзей. Они остановились - а это величайшее зло, ибо образует путевые воронки, в которые может затянуть. Беги прочь от тех, кто остановился в своем пути. Помни - ты раба пути, поэтому соблазн возвращения для тебя - сильнейший из соблазнов. А воронки пространства и времени расставлены везде, где ты была раньше. Однажды ты уже угодила в такую воронку - и я потерял связь с тобой на целых 5 лет.
— Очевидно, этот опыт был мне тоже нужен. Но если честно, повторения этого провала я не хочу, поскольку в течение всех 5 лет я не могла выйти за пределы формальной логики, и мне все время мерещился Данте и его круги ада.
— Ну что ты! Ад неподвержен формальной логике. Так низко ты не опускалась. Ну, где-то на уровне нескольких кругов чистилища ты попетляла. За это время я успел подготовить для тебя массу  отнюдь не формальных препятствий. Пройти через них, используя опыт чистилища, ты не сможешь. Придется возвращаться к тому, что было 5 лет назад и все вспоминать побуквенно. Я жду твоих стонов и возражений.
— Не дождешься.
— Если я правильно понял, это твой окончательный, вполне сознательный и продуманный ответ.
— Но я так и не дождалась твоего ответа.
— О твоих учителях я сказал все в самом начале. Ты пропустила? Твой пункт наблюдения - сегодняшнее, и среди твоих нынешних учителей возможно появится кто-то, кто станет исключением. И этого кого-то вел к тебе отнюдь не я. Я ведь тоже всего лишь один из учителей - второго, более небесного уровня. Когда я остановлюсь, умру  - не возвращайся ко мне, не проявляй ко мне человеческих чувств, да и не человек я вовсе... Воронка, которая образуется на твоем обратном пути с исчезновением меня, губительна. Тебе из нее не выбраться, во всяком случае в одиночку. 
— Вряд ли я буду задумываться о последствиях: если мне никто не помешает вернуться, я вернусь к твоему призраку и угожу в ту проклятую воронку. Но зачем, зачем тебе уходить?
— Гений пути - один из всех. Сначала я думал, что гений пути - я, теперь я так не думаю. И ты скоро поймешь, где твой предел. Смерь твоя образует очень глубокую воронку. Ты шла очень правильно и сумела продвинуться в познании истины  так, что попавший в образованную тобой воронку не вернется никогда. Предупреди своих учеников. Ты для них - очень опасный учитель, и тем опаснее, чем далее сумеешь пройти. Ты не сможешь дать им списать - истины в записанном виде не существует. Не будет также и написанного, осознанного тобой текста, который бы они могли взять, и развернуть, оставив его при этом неизменным. Твое учительство мыслимо только в форме присутствия при рождении.
— Где возникает та грань, переступая которую человек начинает быть УЧИТЕЛЕМ, прекращая быть ПРОСТО УЧЕНИКОМ?
— Это очень сложный вопрос, потому что у каждого это происходит по-разному. К тому же ты неправильно расставляешь оценки. Вообще-то люди делятся на УЧЕНИКОВ и ПРОСТО УЧИТЕЛЕЙ, а не наоборот. Учитель - это человек-предел, человек-смерть. Во время встречи с тобой они все находились на последней остановке, за которой ничего не следует. Они уже утратили тот путь, который им даровал знания, но тот язык, странно смешанный на борьбе интерпретаций, остается на всю жизнь. Это язык тяготения понять, которым движет желание жить в этом мире, и он проявляет себя там, где чувствует движение пути - в носителе ли этого языка или в его собеседнике - неважно. Он проявляет себя как во время собственно пути, так и рядом с собеседником, который готов продолжать путь: он проявляет себя неизбежно и непроизвольно. Этот родовой инстинкт языка, доказывающий его автономное существование. Но это не значит, что он передается как эстафетная палочка от одного бегуна к другому.  Разница между бегуном и идущим такая же, как между эстафетной палочкой и словом. В бегуне и его эстафетной палочке ощутим предел, идущий и слово - беспредельны. Остановившийся на каком-то этапе пути,  но имеющий при себе беспредельное слово - учитель. Он остановился не потому, что этот предел был заложен в самом пути, а потому что слово было слишком автономным, оно не стало сутью самого идущего или в какой-то момент идущий и слово разошлись. Оно уже не может вести дальше, но только тянуть за собой. Причем тянуть за собой проще нечто мертвое, чем нечто живое. Даже неорганические  тела восприимчивы к воздействию словом.
Поэтому испокон веков слово умерщвляет своего носителя, не ставшего его рабом.
— Не слишком ли многому я раб? Пути, слову...
— Сначала ты перестаешь быть рабом слова, оно умерщвляет тебя, и ты перестаешь быть рабом пути. На твоем пути появляется ученик, которому помимо своей воли ты передаешь свое слово, будучи уже мертвой и никуда не идущей сущностью. Твое движение могло бы помешать передаче слова. Слово в лишенном становления человеке становится предельно автоматизированным и гладким, обкатанным, оно лишено рефлексии и торможения. Речь идущего человека вообще-то подчас маловразумительна. Он каждое слово согласовывает со своей зарождающейся мыслью, делает паузы, которые мешают восприятию. Учителем становится человек, перестающий размышлять. В это время в нем доминирует слово.
— Получается, что не ты убиваешь их?
— Ну почему же? Я - внешняя воля, причина, господствующая в мире слова. Я закономерность, соблазн и диалектика твоего пути. Я создатель и организатор препятствий, которые не дадут тебе уснуть в мерной ритмичности познания, я соблазняю тебя идти и указываю тебе путь - разве моя роль так несущественна? Разве я недостаточно притягателен и чудовищен? Разве в чудовищности своей я не дойду до конца и соблазненному словом не очищу путь, устраняя всех, кто плохо оснащен для творчества и познания? В историческом измерении они продолжают жить, обретенный во время прекращения пути хороший слог - последнее утешение остановившихся. Но они  становятся его же жертвами, и даже я, однажды оставив их, вернувшись, не смогу им ничем помочь. И тем более этого не сможешь ты, и любая попытка помочь и тебе и мне может нанести непоправимый урон. Мы уже говорили сегодня о воронках...  Слуга пути и жертва исторического делания - это  разные вещи. О том, что ты слуга пути, свидетельствует и твой вопрос, он бы никогда не пришел в голову жертве исторического процесса, для которой ее смерть есть единственная форма разумного существования, а произведение - единственно возможная форма творения.