Дитя сквозняка. Из цикла

1
В антикварной каморке,
где по матрицам войн и миров
разливается морфий,
утоляя усталую кровь,
где пропитаны стены
ароматами прежних эпох,
изнывают две тени -
я и мой искалеченный бог.

Извини, что так резко,
фамильярно и, может быть, зло:
блок терпения треснул
и мотору пора бы на слом.
Не могу не отметить
и плоды человеческих рук:
орган веры отменно
ампутировал местный хирург.

Не пугайся педалей,
механизмов и прочих причуд.
Упрекать аморально.
Это я о себе бормочу,
задевая невольно
тему боли: в постылых краях
затерявшийся воин -
это ты. Ну а ты – это я.

И тем более странно
то, что стал нам уютен и мил
интерьер иностранный;
точно статуи перед людьми
рекламируем раму,
не стесняясь своей наготы.
Прорезиненный мрамор -
это я. Ну а я – это ты.

Мы с тобой в этой клетке,
понимая, что небо грешно,
разменяли скелеты
на пшено каждодневное, но
не пора ли отречься
в ожидании общей беды
нам ещё и от речи
ради мака и сладкой воды?

Не пора ли подрезать
оперенье? А впрочем, уже…
Между маслом и тестом
мы торчим на восьмом этаже
затрапезного храма,
возведенного, видимо зря,
в крайнем случае – рано.
Ведь сегодня, ни свет ни заря

бальзамируя в нише
бесполезные черновики,
я отчетливо слышал,
как усердно волхвы у реки
били рыбу в тумане,
не желаемы больше никем.
Потому–то, мой ангел,
мы с тобой на таком сквозняке
поживаем.

2
Заливное дитя
с чесноком на серебряном блюде.
Пробил трапезный час.
Подан людям излюбленный студень.

Без волос и костей,
в лоне шейки молочная ранка -
для голодных гостей
всех сословий, профессий и рангов.

Прочих опередив,
можно выбрать местечко по вкусу
и под аперитив
подложить неокрепший огузок.

Вероятен и тот
оборот, что не слишком ретивый
не порадует рот
ни огузком, ни аперитивом.

Вековая возня
за столом ненасытного рода.
Небывалый сквозняк.
Чем ещё позабавишь, природа?

3
Я отдаю последние долги.
Ну что же, высыпайтесь, кредиторы,
лежалой мелочью из ветхих портмоне
глядеть, как дождь по улицам палит,
дробясь и испаряясь от сомнений.
Зачем он здесь? Зачем тугие поры -
рябой эмалированный дуршлаг
сырых небес его на камни кинул?
Но это уже дело сквозняка
познать законы рвущегося ливня -
то будет после, завтра, а пока
вам всем угодно знать наверняка
почем финал бурлящих этих линий.
И почему их ветер долговязый
не пригибает к лужам навсегда
и не кладет горизонтальными тенями
на ваш родной испытанный асфальт?
К чему он в окна бьет как идиот,
не веря в замурованность стекла,
когда положен лишь водопровод?
К грозе? “Добро пожаловать гроза,“-
скрипят гостеприимнейшие ставни
и ухает болван громоотвод.

Но вот и нет вас. Где же вы? Ау!
Это не сказка, милые, не ложь.
Куда бежишь ты с криком  караул?
Смотри, тебе я вымыл сапоги,
постой же, дай промою до волос,
да не беги так, слышишь, не беги,
промою уши, всё… Ведь я же дождь!
Только сегодня. Завтра будет зной
и новая коричневая пыль.
Я покажу тебе твоё лицо.
Ты как и я – один. Ты не похож
ни на кого. Не хочешь быть истцом
у этих бьющих ставнями других.
Бросая в лужу прошлое как грош,
ты говоришь: “Я буду мудрецом, -
ты говоришь. – Со мною только дождь.
Мы отдаем последние долги.”

Но это только сумерки. Мираж.
Шипит “прости” нерасторопное стекло,
и старый люк не в силах жажду утолить.
И кроме нас в округе – никого.
Кому охота слушать эту блажь,
вставая под растоптанный дуршлаг.
Ну что же, люк. Как говорится, лихом
не поминай. И ты, стекло, давай
не поддавайся тем, кто любит тихо,
да с молотком. А я тебе не враг.
Я, как и ты, пока что вертикален,
хоть и не вижу в сумерках ни зги.
Но всё ж стою как сторож. Всё ж стою
у их уютных спален, мягких спален.
И отдаю последние долги.