У бродячего цирка залатанный старый шатер...

У бродячего цирка залатанный старый шатер,
у бродячего цирка обтрепанный выцветший стяг.
Котелок закопченный с похлебкой бараньей. Костер.
И лохмотья в стеклярусе сохнут на пыльных кустах.

Под фургоном в пыли спят болонка и старенький шпиц.
Конь стреноженный бродит - на нем обезьянка сидит.
Нет румян и белил, и смеющихся клоунских лиц,
акробатка в тряпье потеряла свой сказочный вид:

голова в папильотках, огромный - под глазом - синяк
(будет вечером скрыт он под рисовой пудрой " рашель ")
Напевая романс, она чинит дурацкий колпак.
На плечах ее - кофта с дорожками рваных петель.

Захолустные сумерки скроют заплаты и рвань.
Будет скрипка визжать, будет бухать большой барабан.
Обезьянка и шпиц соберут с посетителей дань.
Горстку мелких монет сунет клоун в бездонный карман.

Безнадежные штампы привычны, как насморк зимой.
Безнадежное дело - искать неизбитый мотив!
Ходит нищий по жизни с дырявой холщовой сумой:
ищет черствую корку, гордыню свою усмирив.

Так, смирившись, живешь, в повседневности роясь, как крот.
Супчик жизни пустой тянешь с ложки над хилым костром,
обжигаешься, плачешь, сжимаешь в отчаянье рот
и боишься стакана со свежим парным молоком.

Прогорает костер, остывает и гаснет зола.
Нужно вымыть котел, нужно душу надеждой промыть.
Нищета, пустота - ни костра, ни двора, ни кола,
ни шатра, чтобы в нем акробатом и клоуном быть,

а когда надоест, исчерпается трюков запас,
из-под купола рухнуть, зарыться в опилки виском.
Захлебнется слезой барабана испуганный бас,
и арена навстречу рванется изрытым песком.

Отвалилось одно колесо у фургона - увы!
Плачет шпиц, и болонка тихонечко воет в ответ.
Осень, желтые листья и жухлые стебли травы,
и холодные ночи - зимы недалекой привет.

У бродячего цирка истрепанный выцветший стяг...

Заштампована жизнь, заштампована смерть и - увы...