Фимиам гашиша в коконе балдахина

Фимиам гашиша в коконе балдахина


Солнце с алчной яростью прячет свое золото под землю, ошибочно предполагая, что блеск очей созерцателей вызван желанием обладать этой драгоценностью, но люди всего лишь счастливо наблюдали за закатом, предвкушая ночь.
Лилит нежилась в ванной, укрытая одеялом мыльной пены и с закрытыми глазами слушала шипение лопающихся пузырьков, впитывала тепло и ароматы духов, вылитых в воду и теперь с парами разливающихся по всей комнате. Минуты позже, как Венера, она обнажила тело от вод, словно возродилась из пены, еще усыпанная ее белесыми лоскутами, взяла халат и окунулась в его жаркий пух. Лилит босиком, походкой сытой, уставшей пантеры, направилась к комоду с зеркалом, чтобы привести волосы в порядок, оставляя на пышном ворсе изумрудного ковра мокрые следы. Только поймав взором гребешок, она заметила шкатулку, стоящую робко на краешке. В ней была одна жемчужина, ловящая на своем перламутре свечи. Когда-то их было три, но одна из них не захотела больше касаться замша и сказала Лилит, что всегда будет ее, но она никогда больше ее не увидит. Вторую Лилит безумно любила, но они договорились, что они любили друг друга, любят, и будут любить вечно, но не могут быть вместе, им было слишком мало друг друга. Однажды жемчужина сказала, что хочет затащить Лилит в свою шкатулку, и никак не хотела понимать, что это невозможно. Осталась одна, прекрасная, единственная, вобравшая в себя всю любовь и блеск очей. Как ей нравится кататься по ладони Лилит, красоваться. Закрыв крышку, Лилит оставила тепло отпечатком распаренных пальцев на глянце шкатулки и положила ее на место.
Нагие деревья, леденея дрожью, пронзают тонкими ветвями луну, заболевшую испанкой на закате и ожидающую смерть на рассвете, распространяющую болезнь обезумившими ветрами, потерявшими дорогу прочь от дома Лилит, рвущимися в окна, просачивающимися воем сквозь щели. Луна улыбается, отображая коварство на своем лике, что струится в сознание и скользит в утробу, даже не позволив ощутить вкус. Капли тумана на стеклах переливаются зеленовато-синим, красным льдом далеких, но таких близких звезд, плавящихся ртутной талостью и свинцовой тоской небесного торжества. Кто-то прячется в дуплах, тайно наблюдая, тени расплываются по мрачным чащам, сговариваясь шепотом, затевают внезапное нападение. Лилит зашторила окно и бросилась в свою обитель под балдахином, охраняющим от непредсказуемой злобы мира. У изголовья пробудила канделябр со свечами огнем и стала вкушать его сны, повествуемые симфонией рыдающего печалью трепета пламени. С тумбочки взяв книгу, она прочла слова на обложке – Инкубус “ Любовь к смерти и смерть во имя любви” и раскрыла ее на закладке в середине рассказа, лаская взглядом буквы, жадно всасывая слова, преобразуя в мысли и картины, словно вместо книги созерцая королевский венец, инкрустированный самыми сверкающими, красочными и драгоценными камнями. Ощущение чувства исчезает, но только не память о нем. И каждый раз, как она открывала книгу, она заражалась снова этими волшебными ощущениями. Лилит разделась, осознав, что одежда противна ей своим предназначением скрывать нежность и красоту тела. Она пробежала по комнате, затушив все свечи, кроме той, что озаряет ее балдахин изнутри и, занавесив балдихин, запретила всему подглядывать за таинством купания в ауре моих мыслей и фраз. Вот все готово, она приступила к ритуалу. Раскидав по постели сорванные сегодня днем цветы, поставив рядом чашу с курящимися благовониями, Лилит взяла бутылку из непрозрачного зеленого стекла, взяла тлеющую лучинку, положила на нее шарик с гашишем и дала дыму литься в стеклянную вазу из-под вина. Поднеся горлышко к устам, она вдохнула дым. Он скользнул за губы жалящими змеями, царапающими горло чешуей, кольцами волнуясь в легких, извиваясь судорогами агонии, умирающими, растекающимися в объятиях крови по телу. Благовония и дым гашиша подпирали свод балдахина, растекаясь невесомыми лавинами, принимающие потолок, причастным одному направлению с гравитацией, впитывались в сонные складки занавесок ванильного цвета, манящего съесть их, ощущая наслаждение таяния на губах. Повторив вдохи несколько раз, она почувствовала, как холод рождается изнутри и распространяется ледяной водой по коже. Лилит дремлет в бодрствовании, тает спокойствием, улыбается счастьем, плывет по небу, касаясь руками ангельских глаз звезд, таких маленьких, но ярко сверкающих. Превращается в своем коконе метаморфоз в бабочку из мерзкого червя. У нее есть все, она несметно богата собой, качается на волнах гашиша, удовольствия, бездействия, наслаждаясь беспомощностью, слышит прекрасную музыку и упивается, зарытая в ослепительно-снежную, горячую мякоть постельной ткани. Она больше не завидует воли облаков, став много свободнее, глубине морей – она беседует со своим подсознанием, спорит, но в основном соглашается и тем безмерно глубока. Лилит осталась наедине с собой, тайком от себя же беседуя с книгой автора, с его на удивление правильными мыслями, оставшимися непонятыми или воспринятыми неверно в трезвости. Начинаешь оправдывать даже самые аморальные и безумные действия, раскрывающие истину, древность заснувших инстинктов. Любой, самый безобидный взгляд в твои глаза становится укоризненным и глумящимся. Истина заставляет ненавидеть все вокруг, пылать местью, не подумать, что человек убит, а увидеть смерть в его растерзанной и изуродованной плоти.
Как бесконечен вечер, как вечна ночь, как далеко рассвет.
Сначала Лилит соглашалась с моими мыслями, потом мои рассказы превратились в разгадки, ключи от тайны произведения, говорящие о ней, ее историю, оставляющие наедине с собой, с картинами девушки, сидящей в постели под балдахином, укрывшейся от всех, кроме себя, читающей книгу в переплете из холщевой ткани, со страницами из шелковой бумаги. Ощущения от прочтения становятся похожими на чувства, испытываемые от продолжительного ожидания уже готового вырваться удовлетворения и оргазма во время минета. Ощущение, походящие на благословение, заставляющее сказать, что познали истину и стали богами. Пока еще туманное осознание того, что это состояние немыслимо близко к понятию божественности и бога. Ты станешь богом, когда познаешь себя до самого дна безмерной глубины, и этот фимиам, величаемый гашишем, предлагает тебе возможность полностью познать себя, свою природу, разобраться в предназначениях и увидеть дно фужера под названием жизнь. Лилит читает о себе, находит в повествовании все, что делала до этого. Рассказ продолжается, она читает о том, как из книги начинают выплескиваться призраки, кружась над ее головой, обвивая шею все крепче и крепче, карабкаться по губам в рот и по ушным раковинам, заползая в волосы.
Где-то в комнате жалобно и испуганно - осторожно мяукает кошка, лежа на бархатной кушетке, сжавшись в комок, забившись в угол, словно чувствуя что-то, что не способны прочувствовать люди. Лилит ее не слышала, она наблюдала за собой из глаз отражения, она воспарила на крыльях познанной истины и почти тут же начала падать в ущелье сновидений, теряя перья. Раньше Лилит всегда парила над пропастью и видела сны, но сегодня она разбилась об острые камни самого дна, но перед этим она грезила.
Ей приснилось самое особенное событие в ее жизни.
Лилит с любимым человеком Дэни предаются утехам на кладбище. Покойники с отслаивающейся хрупкостью бумаги плотью, без исключения все лишившиеся нижних челюстей, решившие подглядывать за соитием и мастурбировать, расстраиваются, не отыскав столь сейчас необходимой части тела. Лилит захлебывается удовольствием нескончаемых оргазмов. Почувствовав приближение, Дэни, цепляясь взглядом за портрет умершей в юности прелестной девочки, за нетленность памяти ее погасших глаз, стремясь к апогею, изливает семя на ее могилу, чтобы тут проросли алые маки, чтобы они были детьми, до которых девочка не доспела. И слова Лилит:
Дэни, возненавидь меня, дабы мне легче было уйти, иначе не могу.


Истина в непостижимости истины
Познавший это, выкопав себя до дна, умирает.