Развратник, влюбленный в чудовищный сумрак

Когда день упал с трона и разбил лицо в кровь заката, когда ночь неуклюже пытается забраться на трон, цепляясь тонкими пальцами за его подлокотники, я люблю наблюдать, как из фарфоровых глаз манекенов, вобравших в себя все кошмары ночного города, струятся слезы, источающие ароматы печали и отчаянья. Я жду этого каждый вечер, сидя на скамейке под светом газовых рожков, и всегда дожидаюсь. Ах, как прелестно это время суток. Время, когда цветы пороков сияют в своей сиесте. Я окунаюсь в объятия города, его смрадные улицы, привлеченный неизъяснимым шармом этого притона, всегда раскрывающего свои двери мне навстречу. Единственное место, где сливаются ад и рай воедино, где испуганный сон спрятался под влажные, чадящие отбросы, лишь бы его оставили в покое. Жизнь распутников кишит и кипит пышными красками.
Рядом со мной за столиком беседовала влюбленная пара. Увлеченный пейзажем разложения, я не улавливал весь разговор, но отдельные слова и фразы долетали до моего слуха. Они спорили о существовании бога. Как глупо, зачем это нужно. Вместо того, чтобы пожирать друг друга вожделением и обожанием они обсуждают это. Вскоре я услышал, как они начали повышать голоса, изливая злословия, унижая друг друга. Похоже, они не сошлись во мнении и девушка, выйдя из-за стола, обиженная, ушла прочь. Призванный сплотить, заставляет ссориться и расставаться. А вот и старуха бредет вдоль улицы, словно развалина, вышедшая на прогулку. Ее шляпка была так роскошна, что казалось, что не старушка носит ее, а шляпка старушку. Сама смерть тащится передо мной. Такие старухи заставляют ненавидеть человека, когда начинаешь видеть не его в плоти, а его скелет, его череп, сдирая взглядом кожу и изучая форму черепа. Иногда перестаешь видеть человека как личность. Видишь только как плоть, набитую кишками, кожу, покрывающую скелет. Как тело становится отвратительным, когда понимаешь, что лежит внутри него, желудок, сердце, легкие, сослужившие свой век, как тошнотворно, что это передвигается на уродских конечностях, пожирает пищу, переваривает ее и выделяет неусвоенное.
Напротив меня сверкали огни ночного заведения. Доносилась хромая, рыдающая песнь виолончели, прерываемая звонкими всхлипами, словно музыкант водит смычком не по струнам, а по горлу Стравинского. Как мерзок инструмент в руках дилетанта и как прекрасен в руках влюбленного в него мастера игры. Сквозь витрину я видел жирного богача с двумя подбородками, лоснящегося потом и улыбающегося, когда щипал за зад проходящих мимо женщин. Они отскакивали от него, словно лани от неудачного охотника, но ни одна не наградила его пощечиной, они лишь улыбались ему в ответ. Казалось, что любая девушка, что попадет в его паутину, будет вскоре выкинута, как пустая бутылка из-под пьянящего напитка или выкуренная сигара. У входа в ресторан ждала своих клиентов шлюха, демонстрируя свою грудь и задирая юбку перед каждым встречным. За то время, что я следил за ней, она удовлетворила трех мужчин, с каждым уходя куда-то за угол. Все они выглядели прекрасно внешне, сюртуки, цилиндр, трость, каждого, наверное, ждала дома жена и дети, но все внутренности они отдали в жертву чревоугодия своим прихотям. Лживые семьянины и верные лишь рядом с женой. Неясно, что происходит в душе у этой шлюхи, зачем она зарабатывает деньги. Для своего младенца, чтобы поставить его на ноги и воспитать или для очередной тряпки, чтобы быть более ярким пламенем и сжигать чести мотыльков, привлеченных ею. Свое новорожденное чадо она отнесла на помойку, прикрывая с силой рот этого пронзительно орущего существа, и выкинула в выгребную яму, быстро убежав, чтобы не слышать этот раздражающий плач, поблагодарив свою кровинку за избавление от мучений своим исчезновением и за такой внушительный бюст, исполненный молоком.
Я не смог сдержать своей жалости, не смог успокоить свое сердце, готовое ко всему и никогда не бывающее переполненным, когда увидел нищенку, подобно собаке собирающей корки от хлеба, выкинутых на мостовую и слизывающую крошки с грязного, колодного камня. Подойдя к прилавку с цветами, я купил три алые магнолии и направился к ней. Встав рядом, я поймал ее взгляд исподлобья, не ожидавший узреть что-то подобное. Она встала и в мгновение ее лицо исказила гримаса ненависти, она вырвала цветы из моей руки и бросила на землю со словами:
Неужели ты думаешь, что я раздвину ноги перед тобой растаяв от этих гадких цветов, что ты суешь мне под нос!
Прости, пожалуйста, я просто хотел их тебе преподнести.
Лучше бы дал мне поесть, я голодна.
Да, хорошо, пойдем, я угощу.
Мы сели за столик, я сделал заказ. Когда несли это жаркое из ягненка, ее глаза светились детской радостью, впервые увидевшего новогоднюю елку или небо, искрящееся разноцветными вспышками салюта. Когда блюдо положили на стол, она накинулась на него, обезумевшая голодом и принялась пожирать пищу, иначе это действо нельзя назвать. Как гиена, дождавшаяся, когда львы, насытившись антилопой, покинут труп, бросилась на еду, оглядываясь по сторонам, чтобы заметить чье-либо приближение и успеть поглотить больше. Как мило она ела, это ни с чем не сравнить. Закончив, она облизала тарелку до сверкающей чистоты, вытерла губы рукавом и выбежала на улицу. Я пошел следом за ней с улыбкой на лице. Она побежала в конец улицы и скрылась во мраке, лишь был слышен стук ее башмачков о мостовую, отдающийся хрупким, трещащим эхом. Я отправился к своей скамейке так и не дождавшись благодарности словом или взглядом. Казалось, что все произошло, как должно было произойти и не больше. Для удовлетворения своего интереса можно однажды принять участие в этом развратном соитии людей с пороками, отвращением и ужасом, но для удовлетворения своего желания подойдет и вуаэризм. Наблюдая за этим, мастурбировать наслаждением созерцания. Эти люди, коллекционеры болезней, живут в своих болотах, теплых и мокрых, благодатных почвах для взращивания смерти и радуются этому. Для чего живут люди? Для счастья. И если они счастливы, то они правы и безгрешны.
Мне представляется, что я предстал перед толпой, увенчанный нимбом, а люди смотрят на меня ясными, искрящимися глазами, в которых отражается чистый свет ореола. Они хотят обладать им, они хотят творить добро. Я сниму его со своей головы и брошу им. Нимб будет расколот на мелкие куски, втоптан в грязь, беснующимися телами, разрывающими друг другу глотки с пеной у рта. Я же умиляюсь, получая наслаждения, их одурманивающему, всепоглощающему желанию быть благодетельными, дарить благо всему человечеству.