Двое в трамвае

Май. холодно. Где-то в синем ночном небе застыл желтый летящий трамвайчик.
Звезды погасли, и только он, одинокий усатый пришелец, растерянно бродит в ночи. Внутри вагона пусто и темно. Сквозь неплотно закрытую дверь с отогнутой черной резинкой бьется жестокий разгульный ветер. Тишина.
В темноте ясно вырисовывается силуэт привалившейся к деревянному сиденью женщины. Усталая, молодая, красивая.
Руки бессильно лежат рядом с двумя осевшими на колени пакетами. На руке кокетливо покачивается черная сумка.
...Ночные огни растерянно чертят линии по покрытому резиной полу, облизывают немытые окна, целуют двери, на миг остановившись, пробегают по лицу неподвижно сидящего мужчины.
Ночь. Тишина. Только поскрипывают на ходу железные колеса. "Эй, потише на поворотах, жизнь!" - хочется крикнуть женщине, но она почему-то молчит, только все все крепче сжимает белые, словно обсыпанные мукой брови. А чужой человек на другом конце вагона продолжает спать, неловко откинув назад голову и подняв вверх плечи. Ему неудобно: рука подогнута под шею под странным углом, пряди темных волос густой тенью закрывают опущенные веки.
"Труп, что ли?" - обмирает она на секунду и тут же расслабленно: "Дышит.."
Мысли проносятся быстро, как ночной экспресс, и почему-то, против воли, глаза обращаются к безвольному телу незнакомца.
"Дышит!" - еще раз приятно обжигает ее слово остывший ночной воздух. В трамвае он - спертый, пахнет пивом, бомжами и прелой одеждой. Она не хочет отдавать запах своего тела в эту мелодию помоечных ароматов, и поплотнее запахивает кофу на уютной, дышащей духами груди.
"Что ему снится? - гадает она. - Может, розовые слоники из детских грез?". Смеется.
Это так приятно - чувствовать озябшие под дождем ноги, и смеяться чему-то, как будто бы тебя дома ждет горячий кофе, как будто дома тебя вообще кто-то ждет...
"А, может, он видит что-то плохое?" - Она испуганно глядит на дернувшееся внезапно тело и волна жалости вдруг охватыет ее.
Держась за блестящие металлические поручни и расставив ноги, как моряк на палубе, она движется мимо темных проемов окон. Испуганно замирает: не проснулся ли?
"Вроде нет", - шепчет она больше самой себе, и обхватив себя руками, нежно укачивает свои задрожавшие плечи. Одно ощущение в ней, одно чувство. Ни мысли, ни одного вздоха сожаления, только вечное чувство усталости, привкус древней боли.
А трамвай все катится, задевая блестящим боком руки деревьев, и кудрявая зелень настойчиво стучится в окно, словно мифический перпертуум-мобиле, сорвавшийся с катушек.
...Теперь она и она сидят очень близко, их разделяет только решетчатые ребра сиденья. И она, опустив голову, ловит глазами светлые блики из обезумевших окон. Ночь. Еее одиночество велико, как большая луна - лакомый кусок сыра на синей тряпке неба. Ее одиночество вечно, как глоток свежего воздуха по утрам.
Промелькнула ветвь сирени, махнув пушистой ладошкой.
Секунда - и она тоже спит. Их головы соприкасаются, переплетаются в невольных объятьях темные и светлые пряди. Ей снится он. Высокий, юный. Они бегут вдвоем по зелено-желтому полю. Одуванчики - маленькие шапки гномов - кивают им головами в ответ. Они молоды, и счастье читается на их лицах так же легко, как первые буквы в таблице окулиста.
Это так просто - смеяться, запрокинув лицо вверх, к сиящему, вечному небу.
"А есть ли он?" - спрашивает серьезно.
"Кто?" - улыбается она.
"Вечный праздник"
"Конечно, есть. Ведь есть же эта трава под ногами, и небо со свежим румянцем. Есть я и ты. Все очень просто".
Вдвоем, как дети, взявшись за руки, они бегут вдаль, и трава ласково щекочет босые ноги.

...Вздрогнув, как от толчка, она просыпается и видит в его глазах свой сон. В его зрачках пляшет знакомое отражение.
Секунда замешательства - и он выпрямляется.
"Моя остановка", - роняет он и он исчезает в открывшемся темном квадрате.
А по трамваю игриво бегает солнечный зайчик, целуя заплеванный пол и немытые окна.

...Май. холодно. И только в синем ночном небе летит неведомо куда звенящий желтый травмайчик...