Благо пессимизма в вопросе сравнения себя с другими авторами

Человек только тогда обретёт свое благо, когда поймёт, что самые несчастные – это счастливые. Наше творчество ничем не отлично от нас самих, и мы только тогда удовлетворимся им, когда сможем писать плохие стихи, - потому что они и есть хорошие стихи. Так же, как иллюзия того, что человек должен стремиться к счастью – мешает нам жить счастливо, так и поиск формы и поиск смысла уводят нас всё далее от идеала поэтики, и делают слепыми, зависящими от поводыря.
По-сути, поэт, которого читают крайне мало, и которому не говорят ничего – может смело довольствоваться природой творчества – т.е. получать благо в силу самого процесса – создания произведения.
Если вы хотите жить в разочаровании, то делайте себе карьеру. Если вы хотите мучиться в зависимости от того, что вы не кто-то, кто имеет массу читателей, и всегда на слуху – это не ваш выбор, потому что это происходит от стремления действовать в общем потоке, который и приносит вам синдром жизни и литературы в состоянии вечного опоздания на какой-то поезд.
Всё человеческое бытие ясно говорит, что страдание – вот удел человека. И поэтому литература этого человека не может не отражать страдания – как действительности, которой пронизано всё. Такая литература естественна, и не может быть создана языком рифмованной глади, когда вместо печали – поэт говорит про печаль, вместо боли – говорит про боль. Но получает ли такой поэт то, что так жаждет – добродетель говорения про? И кем является литератор, который возводит такую добродетель во главу угла, как не протестантом? Поэтому наша человеческая литература наполняется благородством, самопожертвованием, высокой доблестью, которую более в жизни нигде не встретишь.
А когда всё это ещё получает заведомо складные формы правильного и профессионального изложения – мы попадаем в Голливуд, а потом удивляемся, что живём в грёзах. Что же автор, кто говорит о том, что нет чести и высокой патетики? Автор, кто вообще не задаётся вопросом открытости или формальности своих текстов? Ему не хватает только самой малости – понимания, что быть вне рейтинга – это значит уравновесить состояние, когда тебя прочитали двое и два миллиона. И именно тогда автор освобождает свою творческую волю, когда полностью и всецело поймёт это.

Мы не имеем возможности знать игру с большей ставкой, чем та – где на кон поставлены жизнь и смерть. Поэтому мы отрываемся от природы, и теряем счастье созерцания и гениальности, которые спят внутри нас. Природа не волнуется из-за того, что она жива и не озабочена своей смертностью. Наш отрыв от своего естественного состояния равносильного восприятия себя мёртвым или живым заставляет нас писать за рамки собственной смерти. И нет на самом деле для поэта чего-то более страшного, чем понимание, что на самом деле его стихи будут никому не нужны - случись ему умереть. И подсознательное понимание того, что стихи наших гениев, пережившие своих авторов – только успокоение ужаса от того, что мы пишем сами для себя. Но приносит ли это нам то, что мы так ждём от творчества – счастья быть счастливыми? Если бы приносило, то в литературе просто не было бы смысла как общественном явлении. Но этот смысл есть – следовательно - мы остаёмся утешенными иллюзией собственной значимости пожизненно.

И наше стремление быть замеченными со своими стихами, и чёткое нежелание кого-то с литературного Парнаса замечать – это только разные ракурсы одной картины. Картины ложного использования творчества поэтического для каких-то личных или общественных благ. До сих пор – случалось только диаметрально – противоположное. Творчество приносит нам муки, и мы недоумеваем – к чему же стремиться? К жизни, поскольку именно жизнь и приносит нам страдание.

К этому остаётся добавить только одно. Если вы получите удовольствие в сравнении – вы обворуете сами себя. Если вы смогли сами заполнить пустоту и не нуждаетесь в собеседниках или читателях – вы, в какой-то мере, проявите благородство и принесёте пользу, хотя это и невозможно.