Вырвался рассказ в рассказе

Мы сидим напротив друг друга.
– О чем рассказать тебе сегодня? – тяну я негромким, хриплым от простуды голосом.
– Расскажи о чем-нибудь, – отвечает она, как обычно.
– Ты давно была на море? – спрашиваю цинично, вживаясь       в роль. Впрочем, циник из меня гадкий. А может, к чертям этот маскарад? И так кругом сплошные маски.
– Несколько лет назад.
– А тянет?
– Ни капельки! Ты что, издеваться пришел? Тут, понимаешь, холодно, как я не знаю где; батареи не включают, а он про море, про лето…
– А при чем здесь лето?!      По-твоему, что, осени или зимы на море не бывает?
– Может, и бывает… Только меня тогда там не было.
– А давай смотаемся, волны послушаем.
– Давай. А куда?
– Есть мысль, тебе понравится.
И мы поехали.

II
И неважно, когда именно это произошло. Не столь важно и то, что направление нашего движения было задано не нами, а дурацкой журналистской работой.
Я помню толстенную сумку с выдавливающейся спиралью маленького кипятильника. Было удивительно, что она положила его с краю. Но я ничего не сказал. Я вообще плохо помню то, как мы собирались и как выезжали, и почти совсем не помню дороги. Слишком сильны были усталость и напряжение последних месяцев. Кроме желания упасть и спать, спать, спать и еще раз спать, остальное казалось невообразимо бесполезным. Поэтому всю дорогу мы проспали.
Когда прибыли на место, то я первым делом подумал, что нет ничего приятнее, чем, то, что уже имеешь, и не нужно заставлять себя еще что-то хотеть, потому что… Ай, столько причин, по сути своей мизерных, что даже перечислять нет смысла отчего и почему.
Короче говоря, южный город Краснодар мне понравился в очередной раз. А работа, как всегда, это работа, и что уж тут поделаешь, если я по профессии журналист. В сумке диктофон, в руках блокнот с вопросами и ручка. Иногда вопросы в голове. Лень их составлять заранее, они частенько напоминают друг друга. Бывает, правда, приходится выкручиваться и придумывать, о чем бы еще спросить по ходу беседы…
Но, черт возьми, находиться так близко от Геленджика и думать о толстеньком бизнесмене и его "великой" модели… Да кто бы он ни был! Противная работа! Ах, море, ах, волны… Мы так мечтали их увидеть, послушать: о чем они нам скажут.
Вместо пухленького дядечки       в подогнанном пиджачке на расправу журналистам "отдали" тетечку, видимо, из немецкой аптечной лавки. Ее подчеркнутый педантизм выглядел даже чопорным. Странно было видеть такую выскобленную снаружи и изнутри особу лет пятидесяти, упорно рассуждавшую в такт, но не по теме. Странно, ибо мне это было вовсе ни к чему. Но я слушал и записывал и мысленно рвал на себе волосы, так как из-за этой наполовину медсестры, наполовину кондукторши нам не удастся дотянуть до побережья.
Нет, все-таки я что-нибудь придумаю. Иначе нельзя.
Вечером я писал. Ближе к ночи мы что-то обсуждали.
"Но как же она?" – думал я. Ведь только из-за этого она притащилась со мной и ждет…
Она всегда ждет от меня чего-то такого… Можно подумать, я всесильный, черт возьми! А я обыкновенный и простой, как все люди, и хочется мне точно того же, что и кассирше Юлии Дмитриевне. Хотя, если вдуматься, зачем ей переживать очередное замужество? Наверное, чтобы снова ощущать себя необыкновенной и влетать в набитый автобус с полными сумками и радостью на лице. Да, некоторые женщины это умеют – поверить и, не щадя себя, сорваться и… сколько раз бедная Дмитриевна уже оказывалась в пропасти! Все что угодно, лишь бы быть той, той самой, которая ну хоть разочек, ну хоть на минуточку будет желанна человеком желаемым. Впрочем, все люди такие, только кассирша оказалась слегка на виду и потому сейчас приходит на память первой.
Она, она…Она грустная, она благородная… Как же быть-то? Вот что с нами делают женщины! И зачем мы идем у них на поводу? За что мы любим их, в конце концов? Или, более правильно, ну почему мы любим совсем не тех, которые действительно нам нужны, а если любим, то это не приносит ничего, кроме страданий?
Долгожданный миг наступил. Если мужчине что-то очень надо, он добьется своего. Я умирал без моря. Так что долгожданный миг наступил!
– Сбылась мечта идиота! – закричало мое горло, задыхаясь от радости.
А она, все так же скромно примостившись в уголке за столиком, сразу не поняла, в чем дело. И только потом повисла на моей шее.
Мотор этой машины, положительно, либо хворает, либо просит хорошенькой взбучки. Куда смотрит шофер? Разве можно с такой скоростью "мчаться" к морю?! Туда, где Тонкий мыс никогда не дотянется до Толстого, а оттого посланниками их вечной любви могут быть только белые яхты. Туда, где маяк, как светофор, горит зеленым огоньком, зазывая теплоходы погостить в уютной гавани.
Оказывается, можно… и с такой скоростью.
 Мы приблизились не к захоженной всеми туристами геленджикской бухте, а чуть дальше. Примерно сорок минут по узковатой винтовой горной дороге в сторону Бэтты. И потом до Берегового, а там пять минут до Криницы. Черт, черт, черт!!! Сколько же времени я мечтал там побывать! Как я только не представлял себе это путешествие. И сколько лет понадобилось, чтобы позволить себе такую роскошь. Это необъяснимо.
А она сидела и смотрела в окно на виноградники. Лицо вдохновленное. И вдруг спросила о работе. Что-то про часа два, которые нужно уделить…. Я не помню точно, ни что она спросила, ни что я ответил. К сожалению, тогда другое время, и мысли другие владели моей душой, да и телом, наверное. Буквально минут через десять мой вирус неощущаемого в действительности созерцания и необъяснимого понимания всего окружающего передался ей. Все-таки я заразный! А шофер ровно держал ногу на педали, так что мы продолжали двигаться точно с такой же скоростью.
В какие-то мгновения в нас просыпался дух реального бытия. Но мы уже не говорили друг с другом, и поэтому определить, в какой момент каждый из нас "бодрствовал" или "спал", теперь просто невозможно.
Тогда ко мне пришла мысль      о том, что уже совсем скоро мечта перестанет быть мечтой. И вся прелесть царившего во мне долгие годы желания испарится. Стоит только достичь своей мечты, как изюминка ее пропадает. Сила в стремлении. В самом достижении лишь формальная награда за мучительно длившиеся терзания, ожидания, поиски, надежды. Правда, иное дело, если добиваешься чего-то ради  кого-нибудь другого. Тогда финал складывается иначе, тогда, добившись цели, радуешься, испытываешь облегчение, особое удовлетворение. Хочется это дело отпраздновать. Поэтому что можетбыть лучше, когда хотят оба и для себя, и друг для друга. Ничего не бывает лучше!
Счастливый я человек. Пусть где-то там далеко-далеко (хотя бы и в столице) есть та, которая часто зовет меня по ночам, и я просыпаюсь. Просыпаюсь и понимаю, что это лишь сон и что до утра можно еще неплохо поспать. Пусть несоединенность двух людей будет вечной трогательной мечтой, неисполняемой, а оттого прекрасной всегда. Пусть. А я все равно счастливый.
Бывали времена и хуже.  Сейчас мне не так уж плохо. А там, глядишь, и что-нибудь новое появится. Невидимое божественное существо уколет в сердце новой стрелой, и все завертится с небывалой силою. Как же это просто рассуждать. Настолько просто, насколько сложно в это поверить, а уж тем более осуществить.
Я смотрел на ровные грядки поникших виноградных кустов и признавался себе в великолепии сегодняшнего дня.
Рассказывать о том, как наша колымага катилась до места, долго и скучно. Главное, что все-таки докатилась. А что было потом, трудно передать словами.
Из машины мы вылезли насмерть  укаченными. Борясь с чувством бросить все и бежать к воде, мы нарочно медленно обсудили вопрос питания, размещения, времени пребывания, в общем, всего того, о чем уже неоднократно говорили. А между тем погода была некурортная. Дул легкий ветерок, на небе было больше серого, чем прозрачно-голубого.
Закинув на плечи небольшие дорожные сумки, мы наконец пошли вперед.
Интересно то, что все это я вспоминаю теперь не как реально происходившее, а как то, что обычно происходит в подобных случаях. Оттого, может быть, в чем-то неумышленно вру. Ну, например, когда именно я подумал о женщинах? О том, что мы, мужчины, часто любим совсем не тех, кого надо бы было нам любить, и пр. Когда я об этом подумал, а? Экспертизы не проведешь! Возможно, когда самый сильный и реальный друг, она представала передо мной с томительным вопросом: "Ну когда же?" И я, думая постоянно о том же самом, произносил про себя: "Уже скоро. Теперь обязательно и т.д.". Да и вообще, может быть, я не думал тогда вовсе об извечных отношениях мужчин и женщин, но, впрочем, в таком случае, когда же? Вот и получается, что вспоминается не всегда то, что было на самом деле.
Честно говоря, мне порой так часто приходится размышлять, что мысли мои не есть отражение внутренней моей действительности. У меня получается думать и по-одному, и по-другому. Потому я человек разный и, безусловно, занудный сверх всякой меры! В самом деле, ну какое значение имеют теперь мои с трудом вспоминаемые мысли, какая разница, на что я смотрел в окне. Я все равно это плохо помню. Мне было нужно не это! Но если рассказывать только о том, что запомнилось сильно и навсегда, то это будет слишком коротко, это будет выглядеть неполной картиной.
Но впрочем, черт с ней, с этой ненужной философией!

III

        Я полетел. Видно, так резко,      с силой рванулся бегом вперед, позабыв все на свете, что казалось мне, будто я лечу. И стало все безразличным, кроме одного животного желания добежать – во что бы то ни стало, в доли секунды! Больше не бояться и не ожидать, а броситься в пучину. Пусть потом будет все что угодно. Мне больше не страшны ни болезни, ни смерть! Пусть впереди ожидают лишения, меня это не пугает. Я больше ничего не боюсь. Глотаю взахлеб запрещенный соленый воздух, поглощаю все, что хочу, не стыдясь этого, и освобождаюсь от самого себя. Какая сила наслаждения! Грандиозное, несравненное влечение свободы. Вырвался!
– Я наконец вырвался! – кричу, но не слышу на ветру собственного голоса.
И будто отпихиваясь от вечно мешающих мне людей, сбрасываю сумку, дорожную куртку. Задыхаюсь, но бегу и не могу остановиться. Что происходит?! Будто отделяюсь от старой серой оболочки, с ее ожиданиями тревоги, с ее постоянной боязнью быть самим собой, с ее тайным ожиданием настоящей внутренней свободы! Да не будто, а именно отделяюсь. Уже отделился! Вот она падает на мокрый песок, эта глыба. И мне уже все равно, что, может быть, это мой последний побег из плена безнадежного смрада, сковывавшего меня очень-очень долго.
Я все бегу. По песку, по гальке, по самой кромке воды! Иногда волна  ударяет по моим коленям и чуть ли не сваливает меня.
Бежал, пока не остановился. Пока не понял, что убежал. Пока не почувствовал, что нестрашно оглянуться назад. Пока не ощутил, что могу двигаться вперед.
А она бежала за мной и тоже остановилась. И начала говорить. Но я не понимал слов. Может быть, это был сон. Но тогда настолько реальный, что я в него поверил.

IV

– Слушай, а можно спросить, кто была она?
– За все время моего рассказа ты ни разу не перебила и спрашиваешь только теперь?
– Да. Но только не отвечай вопросом на вопрос. Мало того, что рассказ твой и сумбурный, и, как всегда, про тебя, ты еще и скрываешь спутницу.
– Я не скрываю. Думаю, она – это могла быть ты.
– А главный персонаж, как всегда, сидит сейчас напротив меня?
– Главный персонаж – это непреодолимое чувство, вырвавшееся наружу у одного человека, разве это не понятно?
– Не очень, честно говоря. Видишь ли, ты попытался объять необъятное, как всегда. Поэтому получилось интересно, но как-то трудно. А впрочем, может быть, в этом и есть прелесть?
– Не знаю, я просто рассказал тебе свой сон. Самое главное в нем –  как я, задыхаясь, выхватывал все то, что желал, жадно потреблял то, в чем отказывал себе всю жизнь. Я ликовал и не боялся своих действий. ТАМ был я. Иногда это очень нужно быть нестерпимо нетерпеливым ипожирать новое, освобождаясь от прежнего. Из сна я выхватил только этот сюжет, опустил несуразные подробности и вот, видишь…
– Вижу. Это хорошо, что ты увидел, как здорово отрываться от мелочности, сидящей внутри тебя и точащей твою натуру.
– Разве мелочность? Разве мелочность… Нет, мелочность не это. Мелочность – это кипятильник, продавливающийся сквозь стенку сумки. Хотя, кто его знает, может, вся жизнь мелочность?
– Кипятильник – мелочь, а мелочность – это частица той серой глыбы, которая осталась навсегда там, на мокром песке.

Так мы беседовали еще долгое время. Пили чай. И я понял, что совершенно не умею передавать словами истинного значения моих снов.
4.10. 2000 г.
И все-таки я думаю, что этот рассказ я  писал в 2001 г. а в 2002 г. заканчивал.