Я не буду рыдать в косом отпаде

– Степик, милый, я умираю!
– Наконец-то!
– Подумай, на кого ты теперь останешься? Ты же ничего не можешь сделать сам! Ты ведь совершенно беспомощный, озлобленный глупец!
– Не плачь, дорогая. Я похороню тебя на самом лучшем кладбище, которое помнила еще моя прабабушка, которая, если мне не изменяет память, сама там похоронена. Правда, если память все-таки изменяет, то теперь вообще никто не помнит, где она похоронена.
– Негодяй, ты надеешься, что  к тебе прибежит эта толстая Катька! Так запомни, чтоб ноги ее не было в моем доме!
– Ты же собираешься переехать к прабабушке!
– Нет, это все ты, злодей, жаждешь смерти моей. Ты, кому были отданы лучшие годы моей жизни! Пусть же и тебе в последний момент будет некому поднести стакан воды!
– Опять эта старая песня. Придумай что-нибудь новенькое. И потом, а вдруг в этот самый, как ты говоришь, последний момент, мне совсем не захочется пить?
– Ах! Ты отравляешь мне последние минуты, мерзавец!
– Катя мне, между прочим, воды бы принесла...
– Да захлебнись ты! В своей желчи, подонок!
Надо заметить, что Людмила и Степан в подобных объяснениях никогда не переходили на выражения, которые (как мы стараемся всем внушить) являются нецензурными, то есть они никогда не переходили на такие слова, которые человек не произносит, пока не… Ну не будем уточнять! Наше общество считается достаточно образованным...
Так вот. Степа и Людмила никогда в подобных ситуациях не переступали этой грани. В остальном же язык обоих обоюдоостро мог резать слух любому.
– Не надейся! И не думай, я не собираюсь рыдать в косом отпаде в случае твоей долгожданной кончины! – выпалил Степа, будто готовил эту фразу со вчерашнего вечера.
– Что-о-о?!
– Что-что! Ты что первый раз слышишь?!
– Да, – тихо ответила раскрасневшаяся девушка, медленно поворачиваясь на подушке. Ее тело, казалось, пронзает дикое напряжение. Глубокие мысли отразились на ее прекрасном лице. Плечи и грудь двигались в такт частым глубоким вдохам. Небольшая испарина выступила на ее почти детском подбородке.
– Это потому, что я первый раз это произнес, – так же тихо ответил Степан. Он сидел, обняв руками свои колени, на большом письменном столе, в куче каких-то бумаг. На плечах его была белая простыня.
– Хочешь, я повторю? – спросил он.
– Да.
– Я не буду рыдать в косом  отпаде.
– И не надо. Я больше не могу. Лети ко мне скорей!
Под простыней на секунду застыли мускулы. А потом ноги,         оттолкнувшись от поверхности, заставили покатиться куда-то письменные принадлежности.
Он взлетел.
Простыня превратилась в крылья, закрывшие на мгновение окно возле письменного стола. Это было единственное окно в их маленькой комнате, которую они сняли, отдав последнее, чтобы только побыть вдвоем так, как им этого хотелось. Взлет и приземление "простыни" вызвали удивительное движение бумаг. От такого прыжка кровать, на которой лежала девушка, чуть не сломалась.
        Через четверть часа на небе разошлись тучи, и яркое февральское солнце залило комнату. Но у них оно появилось раньше. Эти влюбленные и очень преданные друг другу люди умели изобретать солнце из всего. А это лишь крохотный эпизод их совместной жизни, подсмотренный очень нехорошим человеком. Но пусть это подглядывание останется на его совести. Главное, что из всего увиденного еще ни о чем нельзя судить.
21.02.99 г.