Пианист-композитор

За каждым великим мужчиной
 всегда стоит женщина.
Мудрость

Клавиши будто чужие. Не играется. Хочется ударить со всего маху кулаком или громко зарыдать. Лишь бы освободиться от этого гнета. И успеть дописать последнюю часть.        И сыграть! И так, чтобы услышали.    А впрочем, зачем я это делаю? Кому нужен этот жест? Время не остановится от этого. На какой-нибудь миг я сумею ощутить себя тем, кем хочу быть, а потом… А вот этого самого потом у меня нет. Все очень просто. Так, может, и ни к чему тогда доказывать нескольким людям, что я боролся до последнего за то, во что верил, за свое дело, за те звуки, которые прописывал в нотную тетрадь. Ведь это так просто: слышать небо, видеть ветер, чувствовать первую весеннюю зелень. Но надо ли это объяснять другим?
Как он мог сказать, что со своими импровизациями я никому не нужен. Да я же в них весь! Это мое ощущение окружающего мира. Да он просто не подумал, не понял, что побеждает не дурацкая устроенность жизни, когда для души начинаешь жить только после того, как прожито все остальное. Побеждает воспарение над самим собой, потому что это зерно, которое ты сеешь в землю, это то, что остается после тебя. Катя, конечно, права: каждому свое. Но дело в том, что сейчас ей, как и всем остальным, ничего не грозит. Она может позволить себе подождать. Ее глубокий, спокойный Шопен прозвучит не ради последнего яркого всплеска. Мне же требуется вихрь, буря и жертва. Таким должен быть мой выход, потому что он последний. Уже поздно все менять. С другой стороны, все будет как будет.
Какой-то нелепый случай, порожденный глупостью и неверием, выбил почву из-под ног, заставил сомневаться, приучил к безразличию и теперь, как червь, пожирает меня изнутри, не давая мне работать в полную силу. И я уже не хочу бороться с этим злом. Я предпочитаю стандартность и покой на всю оставшуюся жизнь. И предаю тем самым себя. И поэтому мне нужно исполнить взрыв, бунт восставших, отличающийся своим благородством и жертвоприношением. Мы всегда жертвуем чем-то одним ради чего-то другого, особенно в переломные моменты. И я хочу это показать, передать свободу и про-зрачность глубоких порывов. В этом есть и величие, и низость, но и то, и другое достойно и справедливо. И нужно это выразить, причем очень скоро: другого случая может не быть. Надо закончить. Другую тему я брать не буду.

***
Молодой человек постоял у окна, долго всматриваясь в голые деревья, в мокрый снег, в крыши соседних домов. Затем вновь подошел к инструменту, погладил его рукой, сел на стул и, превозмогая сильную боль, начал играть. Через час игры к клавишам прикасались не пальцы, а те импульсы, которые рождавлись в глубине его творческой натуры. А еще через полчаса он шел к Соне, человеку, которому он доверял больше всех.
– Здравствуй, Сонь. Я тут посоветоваться на пять минут зашел.
– Проходи.
– Понимаешь, я все-таки закончил последнюю часть. Но обработка, конечно, может требовать корректировки…
– Значит, с инструментом пришел посоветоваться?
– Ну, ты же знаешь, на моем-то так не звучит.
– Поздравляю! Ты все-таки сделал это. Комната свободна, прошу. Здесь никто не помешает мастеру… в течение двух часов. Потом, прошу прощения, ждем-с шумную молодежь.
– Да мне-то всего минут на сорок, не больше.
– Ну, сорок не сорок, а твои пять минут! Ладно, шучу. Чаю хочешь?
– Без чаинок, пожалуйста.
– Чай без чаинок пить – все равно что руки без мыла мыть.
– Мудро. Кстати, пойду помою руки.
– Ты есть будешь?
– Да я недавно только поел.
– Так мне греть?
– А что у тебя есть?
– Не бойся, пижон, я тебя недолго травить буду, один кусочек – и все.
– Скорей бы уж. Устал я уже.
– От чего?
– От себя. Плохо мне что-то.
– Понятно, опять начинается. Зануда! Иди, чайник налей, все равно без дела стоишь. Картошку пожарить?
– Только немножко, чтобы не долго, а то времени совсем нет. Некогда.
– Вечно ему некогда! Давай, чисть тогда.
– Вот так всегда.
Было приятно сидеть здесь, на этой кухне, наслаждаться жареной картошкой, находить во всем окружающем свой смысл и просто чувствовать реальность и осмысленность своего существования.
– Спасибо, ты, как всегда, права. Надо было поесть. Пойду поиграю.
– Давай.
– Я разомнусь сперва, а ты после послушаешь?
– А как же.
И вот опять клавиши. Нельзя перетренировать пальцы. И думать о них нельзя. Утонуть в своем творении и ничего не ощущать, кроме собственного перевоплощения. "Я гениален. Я смогу", – повторяла душа севшего к музыкальному инструменту человека.
Несколько минут он настраивался. А потом плавно дотронулся до темно-красного гиганта. Ласково поглаживая его, он передавал великану свои мысли и чувства, а тот отвечал ему своим неповторимым голосом. Диалог двух жизней, двух живых существ, которые жили в своем, известном только им обоим измерении, – диалог фортепиано и человека. Они делились своим сокровенным, и, может быть, даже объяснялись друг другу в любви. Сколько рук знал этот "кит", сколько интимных признаний довелось ему почувствовать; его клавиши, как рецепторы всевозможных ощущений, по-своему отзывались каждому. И теперь он, деревянный, но живой, узнавал еще одну судьбу. Сколько глупости, сколько бесплодных порывов, отчаяние, апатия, восторги и разочарования, черные тучи и проблески солнца играющего человека проплывали здесь, в этом воздухе. Увидеть это было нетрудно. Объяснить невозможно. Разве существует хотя бы одно, абсолютно верное объяснение жизни?
Музыка стихла. Задымилась сигарета. Дверь открылась. Вошла Соня.
– Ну, как?
– Не знаю пока. Надо прийти    в себя.
– Размялся?
– Пожалуй, да. Сейчас передохну, и ты послушаешь. Знаешь, на выступлении я, наверное, вначале сыграю отрывок из Скрябина или, может быть, Грига, а может, и то, и другое, а потом в качестве завершения свое. Как ты думаешь, не оскверню?
– Чаю, может быть, попьешь?
– Да причем тут чай! Ты мне на вопрос ответь. Чай я и дома могу попить.
– А будешь кричать, вообще уйду. Вот обижусь сейчас, тогда будешь знать. Я тебе уже сто раз говорила, что мне очень нравится. А про Скрябина… Пусть он сам за себя скажет.
– Он не скажет. Другие будут говорить.
– А тебе не все ли равно, что будут говорить другие? Ты для других Грига, между прочим, приготовил! И вообще, я слушать пришла. Где обещанное?
Через несколько минут вновь зазвучала музыка. Фортепиано и человек показывали, как они умели красиво говорить. Но это только репетиция. Только бы суметь так же договориться послезавтра с концертным роялем.
– Я перед окончанием чуть не уснула, – произнесла Соня, твердо смотря на вопрошающий взгляд.
– Согласен, но живее не получается.
– Добавь что-нибудь. В конце концов, можно повторить вот эту партию, но уже в ля-миноре. Женские пальцы дотронулись до клавиш и взяли несколько нот.
– Нет, в каком миноре, ты что?! В крайнем случае, здесь бемоль, а тут… Ну вот так, посмотри!..
Музыкальный инструмент и два человека – это уже не диалог. Это совсем другой вид общения. Но мудрый "кит" готов и на это. Необходимо докопаться до истины. И вновь откровенность за откровенность; цепочка сложилась. Полчаса нервные пальцы теребили клавиши. Потом небольшой перерыв. Потом еще. Уже никто не мешал, даже голоса за стеной. Одна мелодия сменяла другую. Казалось, конца этому не будет. Но все когда-то кончается. Ближе к одиннадцати часам вечера закрылась крышка над уставшими клавишами. Тишина нарушалась лишь отдельными фразами: о страхе и эгоизме, о правильности и глупости, обо всем том, о чем двое людей только что изъяснялись с помощью доброго "кита".
– Ну, все, я побежал. Поздно уже.
– Давай. Завтра еще повторим, и все будет нормально.
– Страшно мне.
– А ты думай о другом, о более важном.
– Я стараюсь.
– И главное, ты же помнишь, что…
В коридор вошли люди.
– Ладно, я пошел.
– Не переживай, все будет   хорошо.
Следующий день – самый ответственный репетиционный момент – прошел более-менее спокойно. Не было особенно времени думать о смерти, о мучениях, о сопутствующих всему этому действиях. Была цель, которую необходимо было осуществить. Все сконцентрировалось на завтрашнем дне. Соня тратила массу времени, чтобы не дать даже самого маленького шанса отчаянию этого, еще столь молодого человека. Только работа. Работа, которая и была жизнью сидящего рядом с ней мужчины. И завтрашний день наступил. Так уж устроен земной мир.
В просторной комнате собирались люди. Я выступаю после Кати. Все хорошо. Все будет хорошо.        Я смогу. Соня сидела недалеко от двери. Она рядом – это замечательно. Напоследок она сказала: "Я с тобой, но стою так, что меня не видно. Иди, все получится". Я постараюсь, чтобы получилось.
Навстречу шла девушка с нотами в руках, ей тоже предстояло сегодня выступать. "Да-да… не сбиться – я иду после нее", – пронеслось в голове юноши.
– Привет, Кать! Ну как дела?
– Как всегда, чего-то постоянно забываю. А у тебя?
– Сам не знаю.
Мельтешение людей прекратилось с приходом судей. Но в их лица лучше не смотреть.
Молодой человек задумался на несколько минут: "Очередность выступающих уже известна. За лучшее собственное сочинение учрежден специальный приз – обычная фарфоровая статуэтка.
А вот и глаза реалиста жизни, который уверен, что новые сочинения сейчас хлебом не пахнут и со своими импровизациями я ничего собой не представляю. В следующем месяце он уезжает с группой в Германию, а пока тоже готовится, как-никак мастер исполнения. В чем-то он, безусловно, виртуоз. На этот раз взял Прокофьева и, кажется, кого-то еще. Боец. Мы все здесь бойцы. Такая наша доля: здесь мы должны утверждаться. А мне надо исхитриться и взлететь, иначе все без толку. Черт, я совсем не о том думаю!"
Но мысли продолжались, только уже иные: "На выступление каждого участника конкурса отводилось не более получаса. За кулисами не было видно Соню, но она сидела в зале, слева. Это точно. Шопена в исполнении Кати почти не слышно".
И вдруг в голове пронеслось: "Это уже мои шаги по сцене. За этим роялем, похожим на пастернаковский "Нейгауз", я выступал не раз".
Зазвучала музыка Грига – "Рассвет" из "Пер Гюнта".
И вот тот самый момент… "Собственное сочинение" смотрит в глаза, и через несколько секунд надо играть. В какие-то мгновения в голове проносятся отрывки жизни и еще бог знает что: "Вот он я, теперь. Вот она непостигаемая внезапность. Прыгай! Все достаточно просто, нет ничего вечного и совершенного для всех сразу. Жизнь моя, короткая, как прожитые годы, и тянущаяся, как эти мгновенья перед моей игрой, – моя жизнь! Я так много хотел понять про тебя, про себя… Ну, пора!"
Легко коснувшись клавиш, музыкант подумал о самом вступлении, его тактах и темпе. Даже если он что-нибудь забудет, движения рук, доведенные до автоматизма, сделают свое дело. "Соня слышит. Она же рядом в комнате. Сейчас, как всегда, зазвонит телефон, собьет, и снова придется повторять все сначала. Хоть бы уж никто не помешал. Поздно ведь. Да зачем же она включила лишние лампочки, и так ярко. Ой! Я же в зале! Перехожу к первой части. Как можно плавнее, это же река – небольшая и тихая. Природа просыпается, и полет только впереди. На небе дымка. Не спеши. Почему я ничего не слышу? Что я играю? Где я? А, вот уже и вторая часть близится. Как скоро. Неужели я так быстро сыграл? Опять боль. Я сейчас выковыряю тебя, ты останешься в прошлом, я улетаю от тебя. Совершенство и блаженство. Ну давай, отрывайся от земли! Смотрите! Смотрите, пока я жив, чтобы потом не говорить, что этого не было. Я объясняю вам, для чего я жил и почему я боюсь потерять это счастье. Это удивительно, я лечу!"
Опять замелькали картины из прошлой жизни. Но все меньше и меньше становились они, все дальше устремлялся человек. Преодолевая преграды, он видел необыкновенные места. И уже никто не мог остановить этого полета.
А в зале кто-то крикнул: "Браво!". Но это уже было после того, как стихла музыка. А Соня подумала, что он не пианист, пианистом он был еще вчера, еще ночью его могли смело назвать пианистом. Сегодня он – композитор. Теперь он состоялся.
Да, он действительно стал композитором, но все-таки на два дня раньше, когда, согнувшись вместе с Соней над темно-красным "китом", вместе с ней обрабатывал свою последнюю часть. Поэтому эту первую в своей жизни большую награду – фарфоровую статуэтку – он отдал ей.
      Собственно, на этом и заканчивается рассказ. Талантливый человек создал новый мир. И хотя его полет за черным роялем мог быть последним, он не умер тогда. А знаете почему? Жюри постаралось. Победителя объявляют в самом конце, и поэтому пришлось ждать, пока его пригласят на подиум для вручения награды. К тому же Соня бы расстроилась: она все-таки больше всех переживала за его выступление. А так он вышел второй раз на сцену вместе с ней.
Пытливый читатель может спросить, а кто же такая Катя? Для чего она здесь мелькнула? Очень просто: Катя – знакомая пианистка, с которой приходилось неоднократно выступать, а появилась она, потому что вечно она в жизни появлялась, да просто мимо проходила.
Странная и замечательная все-таки эта штука – жизнь! Не помню, кто это сказал, но все в ней определяется одним словом – "вдруг", а чудеса происходят, пока рядом есть настоящий друг.
Кажется, это было написано в конце 2000 года (редактировалось позже).