Когти

 Когти безжалостно рвали сухую землю и бездонное небо, казалось, было готово опрокинуться сверху и лишь ход тяжёлых свинцовых облаков по всей видимости препятствовал этому. Земля дрожала под ногами, и бесчисленные трещины сеткой-паутиной покрывали извилистые тропки, а кое-где она вздыбилась фантастической формы холмами и глубокими, наполненными мутной водой рвами. На окраинах, словно пришельцы из другого мира, виднелись деревья с зелёной весёленькой листвой, бездумно трепетавшей под порывами ветра. Казалось, там существует другой мир, где нет взрывов и боли, а царствует лишь тишина и умиротворённость. Я сжимал в руках горячее тело автомата, прижимая его к себе, словно панически боясь потерять его, и украдкой смотря в глаза друга, словно пытаясь найти ответ на терзающий меня неосознанный вопрос, но видел в них лишь слабый лучик надежды на спасение. Мысль работала необычно чётко и движения были выверены до автоматизма, хоть со стороны наверное улавливались безумные нотки в этом сумасшедшем и бесконечном спектакле войны. Казалось – ещё шаг или прыжок – и всё станет ясно и итог совершённого, как блеск молний наполнит сознание вибрирующей энергией, и тогда возможно станет позволительно сказать всё, или подвести итог нечеловеческим усилиям и стремлениям. Но может быть и иначе : тщетность усилий и горечь утрат, реки крови, пролитые в борьбе предстанут перед безумно уставшими мозгами ареной нелепой суеты и прорастут корнями разочарования в самом сердце.
 Борьба закаляет. А может быть служит показателем нелепости всего происходящего и призрачности бытия; и лишь биение сердца и пульсация крови в венах будут единственным критерием реальности в мираже окружающей действительности.
Мимо проносились потоки раскалённой пыли, поднятой чьими-то ногами и в воздухе дрожал и колебался, словно призрачная тень, чей-то стон. Он был то громче, то тише, а временами и вовсе затихал, а может, виной этому служил страх его понять, который снижал границы слуха и тогда казалось, что он исчез навсегда. Искорка радости тогда появлялась в наших глазах, но вновь доносился протяжный стон и она гасла едва зародившись. Нам хотелось скрыться от этих звуков – быть может обмануть себя, и в тайниках сердца укрыть осознание всего, что происходит вокруг.
 Прошло не больше часа или около того, но нам казалось, что мимо нас пронеслась вечность. Всё переплелось в едином безумном порыве, и изредка мы ловили себя на том, что всё происходящее не относится к нам, так, словно мы видим какой-то безумный спектакль и играем в нём главные роли. Порою мы видели всё со стороны, и пули и осколки снарядов убивали не нас, а вымышленных персонажей, и кровь, окрасившая небо, не настоящая, а бутафорская и вскоре всё это прекратится.
 Усталость в те мгновения была неведома нам – какая-то могучая, исполинская сила кипела внутри тела и отблеском безумия отражалась в глазах у наших братьев. Но стоило лишь на миг присесть и наверное ничто уже было не в силах поднять нас снова – сон, словно выросший до небес исполин наваливался и погребал под своей многотонной глыбой. Столбы дыма, пыль и гарь стали нашим воздухом, и врывались в лёгкие просто и естественно с каждым вздохом, словно свежий воздух лесов и полей. Казалось, мы с рождения дышали этим воздухом войны, и наша плоть была вскормлена им. Вой сирен и разрывы снарядов, команды и крики сплелись в фантастическую музыку; палец, нажимающий на курок, не знал усталости, и даже в мёртвых глазах убитых, казалось, написана сосредоточенность и готовность к действию.
Смерть перестала восприниматься как трагедия, противник, падающий под градом наших пуль, воспринимался как должное, а наши братья, содрогающиеся в предсмертных конвульсиях, казалось, просто танцуют и шутят, и только иногда затихают и засыпают, и мы истово верили, что всё это только на время.
Из разбитой, размозженной руки текла пенящаяся кровь. Одежда стала липкой и противной, но я не ощущал боли и только сетовал на то, что рука перестала быть послушной в тот миг, когда отовсюду бежит враг, а значит нужно стрелять, пока его движения не прекратятся. Я кричал и бежал, наслаждаясь свистом пуль, вдыхая безумие боя полной грудью, и искорки безумного веселья в глазах товарищей контрастировали с выражением сосредоточенности на их лицах. Наверное, и мои глаза были веселы, ведь мир вокруг стал красным и ярким – кровь впиталась в солнце, и лучи его окрашивали заревом разрушенные дома, улицы и неподвижно лежащие на мостовой тела.
 Вдруг словно тёплый воздух дунул в мою щёку, что-то пронзительно лопнуло за спиной, и я почувствовал, что лечу в какую-то зияющую бездну с бесчисленным количеством ярких светлячков вокруг.
 Сознание вернулось внезапно, хоть зрение ещё отсутствовало, и только слух доносил до ожившего мозга лязг гусениц стального чудовища, по всей видимости, понёсшегося близко от меня.
 Собрав все силы, я открыл глаза, и первое, что я увидел был силуэт моего товарища, ползущего вслед стальному монстру, и реки красного, текущие вслед за ним.
  Где его автомат?
 Подумал я. Эта мысль навязчиво пульсировала в моём воспалённом мозге, и я отмахнулся от неё, но она вновь вернулась ко мне и продолжала жить в моём сознании.
  Где его автомат?
 Глаза мои продолжали следить за движениями моего товарища, а в сознании зрело возмущение, что он потерял автомат, что непозволительно во время боя.
  Где его автомат?
 Вновь подумал я, и снова посмотрел на своего товарища, едва узнав в нём брата.
 Движения его были судорожны и напоминали куклу на верёвочках из детского спектакля, который в детстве смотрели мы с братом. Мне даже стало смешно от этого, и я чувствовал, как мой окровавленный рот растягивается в улыбке, напрягая  покрытую, как коркой, кожу со следами запёкшейся крови.
  Ведь у него нет ног?
 Вновь подумал я, напрягая зрение и вглядываясь в фигуру брата, которая уже почти замерла на змеящемся следе от танка.
 Но у него же есть руки, почему же он бросил автомат? 
Подумал я, силясь встать, чтоб сказать всё это брату, но чёрная бездна, с воем приближающаяся ко мне, поглотила меня.