Рассказ шалтая-болтая

В эту секунду
в  расплавленной мгле
рухнули
все представленья о зле.
Люди узнали,
что на Земле
есть Хиросима.
И нет Хиросимы.

Р. Рождественский 



Если бы эту историю воспринимали столь же поучительной, сколько печальной, мне не пришлось бы вновь ощущать головную боль, как память о том, как я свалился во сне со стены. Мое единственное преимущество, наверное, в том, что, разбившись один раз и ударившись затылком, мне резко удалось понять очень и очень многое. В то же время другие готовы расшибить свой лоб не важно обо что, лишь бы доказать, что белое - это не черное, желтое - не красное, а открытая дверь заперта.

Итак, Шалтай-Болтай сидел на стене... И каждый вечер этот самый Шалтай-Болтай , т. е. я, наблюдал, как сюда ровно в 6 часов приходила прекрасная японская девушка в цветистом кимоно, держа под руку японскую разновидность гитары. Настроив струны, юная поэтесса начинала напевать что-то из своих  многочисленных танка, которые достойны самой Оно-Номо Комати. Ее голос БЫЛ тих, как незамутненный резвый ручей, но в то же время звонким, как бестолковое, но вырывающее из глаз слезы восторга щебетание редкой пичужки. Этой девушки, увы, больше нет, поэтому даже не пытайтесь, метящие в романтики, завести с ней знакомство. Имя ее вам ни о чем не скажет. Сочинительницу звали Хиросима.

Если бы я знал японский, рассказал бы точно, о чем она пела. Поэтому вам придется довольствоваться редкими субтитрами, содержащими приблизительный перевод, на расстоянии от исходного текста равном железнодорожному пути от Лиссабона до Сеула. Скажу только то, что эти губы, такие же темные и налившиеся соком, как спелая вишня, пели не об ужасах японского милитаризма. Ее далекие от войны отливающие цветом раковины мирной и медлительной улитки карие узкие глаза нисколько не отражали краха мировой системы империализма вместе с поражением фашистских государств-агрессоров. Черные, как космическая бездна, колыхающиеcя, словно волны Желтого моря во время муссон, волосы, которые при утрате нескольких шпилек превратились бы в цунами, ничего не говорили ни о классовой борьбе, ни о торжестве еврейской плутократии над арийской нордической расой.

Вовсе нет! Все обходилось без замудренной терминологии, которую используют, чтобы превратить человечество в стадо свиней, коллективно сбрасывающихся в море. Хиросима всего лишь любила, как это ни пошло и ни мещански звучит. Конечно, ее любовь не настолько слепа, чтобы обратиться к уроду, который в этот момент сидел на стене. Просто жил совершенно ничем не выдающийся парень по имени Нагасаки, которого девичья фантазия сделала идеальнее Аполлона, мало известного в Японии в то время. А я не без некоторого злорадства внимал ее плавным, певучим, но трогательным арпеджио. Понимал, что скоро придет возлюбленный, пресыщенный недомолвками и намеками, лишающими покоя все отделы головного мозга, и будет, заикаясь говорить, что не знает, как начать. А ведь ему стоит  кое-как прочесть хоть одно пятистишие (или два трехстишия?) из элегических творений Сайге, и она отчаянно  кинется ему на шею, как петля осужденному на казнь. Нагасаки послушался моей мысленной подсказки и сделал именно так. До его дикции, забывчивости и полного отсутствия способностей декламатора мне еще расти и расти. Что же касается Хиросимы, то от нее нельзя было ожидать другой реакции, чем описанная выше. После этого начался своеобразный танец двух змей, стремящихся впиться друг в друга ядовитыми зубами и, одновременно, стать одной двухголовой змеей. Нет, скорее даже драконом, чтобы на его крыльях воспарить на облако, которое не достанет ни американский истребитель, ни советская "катюша". Этот танец, правда, происходил очень долго, одни фигуры медленно сменялись другими. К тому же перерывы ужасно раздражали. А ведь началось все с нескольких шпилек, а закончилось на изумрудной траве, так не похожей на русский ползучий пырей. Мне же все больше бросалась в глаза высокая разросшаяся вишня со своими цветочными ветвями, нависшая над этой западающей автоматной очередью в душу поляной.

Соловьи, недоумевая, чирикали. Никто из них даже не подозревал о том, что люди, которые твердят о политике, как о богоугодном деле, о диктатуре, как высшей форме свободы, о деньгах, как средстве получать все удовольствия мира, оказывается, размножаются как все живые существа. Я же заснул на стене самым здоровым сном. Мне снилась та же японская вишня, на которой я сидел в юном возрасте, пожирая ягоды, наблюдая за чудом жизни, а мне мило улыбается сидящая на соседней ветке узкоглазая девчонка, так похожая на Хиросиму.

Однако, случилось так, что небо наполнилось жужжанием целой тучи степных ос, которое сопровождалось лозунгами: "Just do it!", "Big in Japan!", "Fly away with victory!" и словами американского гимна. Неожиданно сброшенный со стального ястреба груз достиг поверхности. Светящееся облако касалось грунта и имело форму полусферы, увеличиваясь в размерах и остывая. Огненный шар, отрываясь от земли, темнел и превращался в клубящееся облако, которое, увлекая столб пыли, приобретало грибовидную форму. Ударная волна не дала мне спать дальше, так как стена рухнула (разумеется, вместе со мной). Даже всей императорской коннице не удалось собрать меня до конца. Правый мой глаз и по сей день находится там, осматривая большую черную воронку, которую сохранили как исторический памятник недалеко от отстроенного города, носящего название... Догадайтесь, какое?

23.02.2002 г.