Неотвратимость необратимости

        Мне кажется, что эту цепь ошибок уже не прервать. Погрешность закралась в самом начале. В самом начале этого безумия.               
         Невозможно остановиться. Вниз, вниз… Через смерть... Жизнь – смерть – жизнь… Снова…и снова… Это колесо Сансары невыносимо, от него укачивает густой желчью.
        "Ай-ай-ай, как все просто!"- кричат из-за угла. А попробуйте выстоять в этой простоте – как в ледяной воде – минуту…две…три…год…два… Дальше ужас, безумие. И посередине сидишь ты и вертишь в руках утешительный приз – лотерейный билет надежды, не подтвержденный никаким золотым запасом, кроме золотого запаса твоей души. Да и его хватает только на 60-70 лет скудной жизни за печкой воспоминаний.  Хорошо, если кто-то делится последними крохами радости. Жаль до слез, что не можешь ничего подарить в ответ. Очарование тесно сплелось с приставкой раз- . Раз очарование, два очарование, три, четыре… а больше нет, лимит исчерпан, выжат. «Очей моих очарованье» превращается в обрюзгшего кобеля с визгливым голосом  и набором мыслей-стереотипов, призванных сохранить его драгоценное время для того, чтобы как можно меньше думать и осознавать, а больше, больше, больше – и так до бесконечности - жрать, срать, спать, спать, жрать, срать – умирать. Но сначала – необходимое условие – сузить свой кругозор до размеров два на полтора и застыть, наконец, с вожделенной гримасой неизменности и необратимости на лице. 
   
        Ни одно слово не приблизит меня к тебе. Слова разделяют нас, разделывая, как селедку, что гниет с головы, в которой копошатся черви старых обид.
      
       Невозможно пробить стену собственного одиночества.
      
       Мне снился сон про то, что это все нереально. Но такая уверенность существует лишь во сне. Это все настолько нелепо, что, наверное, не закончится даже со смертью. Нереальность не может быть столь безжалостной.
      
      Мне не  хочется верить в то, что я уже перестаю во что либо верить, кроме своей обреченности.
       
     Я смертна. И ты не спасешь меня. Тебе не нужен мой страх, поэтому я , наверное, скоро уйду. Но этому  мешают тот же страх и осознание неизбежности совершаемых ошибок.
       
      Когда-то одного человека спросили, где выход, и он упал замертво – до сих пор никто не может понять, то ли это  и  было ответом, то ли это было окончательным прозрением, которое не может выдержать ослабевший в неравной борьбе с самим собой человеческий организм.
       
      Идиотизм равен вечности.

      Я погибаю от этой тотальной нелюбви. Энтропия растет, и любая гармония или даже стремление к гармонии – наказуемы. Жестоко и беспощадно.

«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья».*

Необратимость… Неотвратимость…Нетерпение – скорее бы уйти и не видеть,  не слышать – да сколько можно об этом говорить! Слова застряют между зубами, их трудно выплевывать, ими непрерывно тошнит, они очень давно перестали обозначать суть вещей, надо напрочь забыть все слова, а потом познакомиться с ними снова, напрочь забыть себя, а потом впустить свое Я с другого входа, но все двери заколочены, двери никуда не ведут, через выход невозможно выйти, возле входа продают тюльпаны.
 
        Надо сесть в живописную позу и заплакать – все равно ведь не поможет никто.

        В каждом прохожем видишь Божественный свет, которого в нем уже вовсе нет и не будет, так как это –  лишнее, это угрожает всеобщему благополучию, это, можно сказать, даже НЕПРИЛИЧНО, НЕНОРМАЛЬНО, как хвост, как волосатые ладони. Мы же НОРМАЛЬНЫЕ люди – работа, кухня, секс, все такое, - только, умоляю, без этих всяких там наворотов, глобальности, философии или типа того. Ты, главное, ноги еще чуть-чуть раздвинь. Да, так удобно… Да не надо мне этого рассказывать!!! Тебе что, со мной плохо? Почему?! Ведь я же тебя люблю. Ну да! А чем же я по-твоему, сейчас занимаюсь? Ну только вот этого не надо… Ты вообще должна быть благодарна. А ты одна остаться не боишься?
Благодарю за ***, данный мне днесь, за возможность жить и жарить бесконечные котлеты, варить борщ, стирать носки, молиться на твой портрет в рамочке, звонить тебе и спрашивать «Ты где?», плакать, когда ты уходишь на ****ки, радоваться, когда ты с них приходишь без новых венерических заболеваний, но и без своего очередного мобильника (так как просьбу «дай мне свой телефон» ты воспринимаешь буквально), гладить  по голове и чесать тебе яйца, открывать тебе мир, душу и бутылки с пивом; благодарю за четкое руководство моей жизнью (ибо без тебя я в жизни не узнала бы, что такое интеграл и кто играет в составе «Динамо») и за то, что ты избавил меня от права иметь собственное мнение, личное время и пространство,  интеллектуально развиваться, испытывать радость творчества и вообще быть счастливой (ведь это все – от лукавого, удел человека (которым ты меня, впрочем, в глубине души все равно не считаешь) – трудиться в поте своей  морды и рожать, рожать, до бесконечности, подобных себе визжащих тварей, чтобы этот трудовой пот затопил, наконец Вселенную).
Какой безумный круговорот событий и при этом –  полная невозможность остановиться, как юла, которая спотыкается и падает, если перестает вертеться на радость публике. У меня закончился бисер. Буду метать ножи. 

Какое говно вокруг! Вы замечаете говно вокруг?  Или оно вам не пахнет? А, может, это следы разложившихся душ…Кладбище душ неприкаянных…Тогда – все бессмысленно и бесполезно: стремление к свету, к чистоте, духовному росту. «Мертвые не сеют и не жнут», а тихо себе разлагаются. Может, это и есть наше единственное предназначение, а все остальное – лишь досадная ошибка и непростительная самонадеянность трупа, верящего в загробную жизнь?..
А это непреодолимое желание раствориться во вселенской Пустоте – начале и конце всего сущего – не есть ли оно инстинктивным прозрением мертвой плоти о своем недалеком будущем – стать удобрением для почвы, на которой произрастет новое семя?

«Душа черства. И с каждым днем черствей.
— Я гибну. Дай мне руку. Нет ответа.
Еще я вслушиваюсь в шум ветвей,
Еще люблю игру теней и света...

Да, я еще живу. Но что мне в том,
Когда я больше не имею власти
Соединить в создании одном
Прекрасного разрозненные части.»*

       Разбитый на причудливые осколки мир. Конструктор для детей возрастом от момента зачатия  до момента очередного погружения в небытие. Карточный домик на песке…
Еще один день прожит в липкой блевотине повседневности.

      Мне кажется, эту цепь ошибок не прервать… Всё – по кругу, и с каждым разом всё быстрее, тошнее, а выйти – некуда, выхода нет, разве что через окно, да и оно оказывается окошком Windows.

     Чтобы честно посмотреть себе в глаза, нужно зеркало. Но все зеркала лгут. Это заговор кривых зеркал. Наш первопредок был соблазнен вовсе не яблоком, а собственным отражением в воде. Миф о яблоке был создан уже в зазеркалье, где всё, слышите, - всё!- изначально искажено чьим-то коварным замыслом и единственный способ обрести жизнь –это невероятным усилием воли вновь поменяться местами со своим изображением в зеркальной поверхности, но для этого требуется нечеловеческое мужество - дабы выдержать собственный взгляд из небытия.

      Трудно разминуться с горечью обид, трудно идти по минному полю, трудно оставаться чистым в грязи дорог – труден путь, но внутренний огонь не дает остановиться, «вечный жид», попавший в ловушку сансары, непреодолимый первозданный грех, «в поте лица своего», «в муках», в ощущении омерзения от собственной трусости. «Навеки непригодные к жизни»… В ад, сукины дети!.. Ад – зад Земли, её клоака, где души неприкаянные копошаться в слизи собственных астральных испражнений. Бездна открыта для всех, в этом мы действительно равны (ликуйте, дерьмократы!), процесс падения дает представление о бесконечности.

       Говно маскируется под вечность. Каждая вещь стремится в вечность. Жизнь возможна только в вечности. К вечности взываем мы в смертной тоске.

      Долой упаднические настроения! Падать положено без настроения. Упал-отжался! Упал-отжался. Ритм, ритм держать! Хором: ля-ля, ля-ля-ля, я любила тебя, бля…!


--------------
* Стихи Георгия Иванова