Родная речь

1988 год. Наш поезд, мерно покачиваясь и постукивая колесами, неспеша двигался из Ташкента в Москву. В купе, напротив меня, на нижней полке сидели светлолицая и узкоглазая девочка-кореянка и ее мама – молодая русская блондинка с большими, как у куклы, глазами. Они негромко переговаривались на чистом, как я заметил, литературном русском языке. Из чего я сделал вывод, что обе они родом из Ташкента. По-русски городские жители Узбекистана говорят именно так – ясно, грамотно. Но в то же время холодно и беспристрастно. Так их учили в русскоязычной школе.
На очередной стоянке под Бухарой в купе вошел грузный пожилой мужчина. Покряхтев, он забрался на верхнюю полку и уткнулся очками в детектив. Я предложил, было, ему свою нижнюю полку, но он категорично отказался:
-Спасибо, не нужно, мне нравится наверху.
Следом за ним вошла пожилая женщина. Попросив у нас разрешения побыть с мужем,лежавшим наверху мужчиной, он присела на уголок нижней полки и задумалась, глядя в окно.
В их лицах было больше азиатского, чем европейского, и я, от нечего делать, стал гадать, кто они по этническому происхождению: марийцы, чуваши, татары? Прервав чтение, и слегка приподнявшись на локте, мужчина обратился к жене:
-Пимы-то не забыла?
-Взяла, не волнуйся.
- А вихотку?
-Да взяла, господи.
В этот момент любопытная девочка потянула свои выразительно алые губки к маминому ушку и шепотом, но слышно стало всем, спросила?
-Что такое – пимы?
Блондинка, коротко взглянув на читавшего мужчину, пожала плечом.
Девочка, повторив движение, прошептала снова:
 - А вихотка?
Заметив недоумение матери, я вмешался:
-Пимами на Урале, кажется, называют валенки. А вихотка – это мочалка.
При этом самодовольно крякнув, верхний сосед насмешливо, но беззлобно заметил:
-По-русски-то понимаат плохова-ато. А по-корейски-то как?
-Научили бы- понимала бы и по-корейски.- обняв дочку, ответила мама.
 Девочка забралась на свою верхную полку и немного поворочавшись, уснула. Колеса поезда мерно отстукивали свои километры. Общекупейный разговор явно не клеился. Пока вдруг блондинка не обратилась ко мне:
 -Вы уралец, что ли?
Я признался, что не уралец, а особенностями русского языка интересуюсь из профессионального любопытства. Так постепенно мы разговорились и вволю нашутились насчет того, что русские часто не понимают друг друга из-за пренебрежения к понятному для всех литературному языку и привычки общаться на местных наречиях.
 В Волгограде наши пожилые попутчики вышли. А место соседа на верхней полке занял бодрый и говорливый, как оказалось, молодой человек с остроконечными чапаевскими усами. Почему-то пожав всем руки, он сразу представился: -Колесников Николай Андреевич. Колесников Николай Андреевич.
 К разговору о диалектах он присоединился охотно, но сходу стал оспаривать наши выводы о преимуществах литературного языка, более удобного для межнационального общения, чем местные наречия. Сам он говорил на южнороссийском диалекте с приглушенным «г» и прочими особенностями:
-Я, чистокровнай донской казак, ребята. И гутарю так, как усю жизь, усегда у нас говорыли и дяды и прадяды, как прынято. И коверкать мине яго ни к чаму. А ежели шо непонятно- переспроси, язык не отпадёть.
 Вот, к примеру. Прыходя до мине кум. Мине положено устретить яго, как полагается, по-уму, правильно? Сидай, мол, куманёк, щас мы с тобой прымем трохи первачка, запьем каймачком, да погутарим, то есть, побалакаем, как быть дальше. А я вместо этого возьми да в морду яму вашим литературным: мол, здарсть, Иван Петрович, о чем будем коворить? Думаете, в другой раз он до мине прыдя?
 Блондинка, не выдержав своеобразного речевого вала Николая Андреевича, начала насмешливо его поправлять.
-Не прыдя, а придёт.
-Ну, ладно,-согласился Колесников,- прыдёть. Но в том и дело, шо он до мине уже никогда не прыдёть.
-Не прыдёть, а придёт.- засмеявшись, опять поправила его блондинка.
-Ладно, ладно,- разгорячился Колесников,- Я ить о том, что есть язык для информации, а есть для души. А напоследок, коли мине скоро выходить, послухайте одну смяшную и поучительную историю. Как-то получила бабка пенсию. За себя и, конечно, за деда, шоб по дороге домой не пропил. Ну, и как усегда, спрятала у печке. Потом узяла тяпку и пошла полоть, дело-то было летом. А деду после учерашнего тяжко. Ох, тяжко. Шо делать? Перерыл усе шкафы, усе сундуки. Нету денег. Стоп, а у печке? Разобрал чугунки, каструльки, рукой по печке шасть, шасть. Нашел! Пачка у носовом платке. Глядь у окно- бабка тяпаить. Тяпай, тяпай, будуть помидорчики. Деньги за пазуху, а у печку – бумажек, кочерыжек и чирк спичкой. Это шоб алиби было.
 Глядить бабка- дым с трубы. Лятить к печке, чугунки, каструльки гремять. Она у огонь руками, лап, лап, нету платочка с деньгами. К деду скок: какого, мол, черта, среди лета печку затопил, газовка вон. А дед прикинулся валенком…
-Пимом, что ли?- потягиваясь, прервала его горячую речь только что проснувшаяся девочка.
Колесников от неожиданности растерялся:
-Каким пимом? Шо это такое?
-Ну, валенком, значит. Так на Урале для души говорят.- задиристо улыбаясь, пояснила блондинка.
 Пытаясь осмыслить замечание, Колесников выпятил нижнюю губу и уставился в стену купе.
-А причем тут Урал?
Блондинка насмешливо отвернулась. Но мне хотелось дослушать эту колоритную историю до конца. И я в мягкой форме попытался объяснить Николаю Андреевичу, что до него с нами сидел уралец, речь которого для девочки приходилось переводить с одного русского на другой русский. А девочка едет в Россию впервые. Для неё что Урал, что Москва- все едино, Россия. И она сделала вывод, что правильно по-русски «валенки» – значит, «пимы». А «мочалка» – «вихотка».
-Какая вихотка, какие пимы! Я рази про это? Да что теперь. Усё. Прощайте.
Побледневший Колесников схватил чемодан и выскочил из купе. Хотя до Миллерово,
где ему нужно было выйти, оставалось еще полчаса езды.
-Обиделся.- грустно улыбнулась блондинка. – Получается, донскому казаку для души гутарить можно, а уральскому – нет.
Сразу после этой фразы девочка спустилась, и ее выразительно алые губки вновь потянулись к маминому ушку, чтобы растолковать очередное непонятное слово в ее родном языке.