На день избиения младенцев

Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться о детях своих, ибо их нет.
Книга Иеремии (31:15)

Разглядываю на карте подсевший имперский лоскут
В поисках очередной горячей точки,
Очередной дыры с палеными краями.
Завяз исполин полузападный-полувосточный –
Хребет торчит из межматериковой ямы –
его секут,
он топчет,
Тряся головкой с хоботом крупнокалиберным.

С верхних ступеней эволюционной стремянки
Его окатывают типографским варом, а именно:
Слабый позвонок... неустойчивость гиганта...
Задавит на пути и не свернет...
Страшная морда режима...
неразрешимость
Запутанных историей тенет...

Равнодушный наборщик в дыме едком
Валяет шрифтом смерти жизни прозу:
Абсурд... Беслан... Война... Грозный... –
Хаос... Царь... Чечен... Школа... Щепки...

Закрытыми от ужаса глазами видишь то,
Что невозможно в два тысячелетья
Сглотнуть
и протолкнуть сквозь память-решето.
С дворцового балкона наблюдают умельцы дел заплечных –
Ирод иже с ними –
За битвою солдат и матерей в саду, усыпанном
плодами синими
Младенцев мертвых. Так неужели веков напрасно,
Вхолостую,
впустую крутились шестеренки
И вновь на фоне камуфляжа и костров
разводами красными
Проступили незрелые формы ребенка
В извечной наготе библейских катастроф.

Плачет Россия о детях своих и не хочет утешиться.
Бьются троицей плакуш
Царь-колокол и Благовестник с Первенцем.
  О звон малиновый
В пространстве гулком душ,
откуда сердце вынули

сент.2004