Странные путешествия День последний

День последний.

1. Раскраска Бороды.
2. Ловись рыбка.
3. Праздник живота.
4. Расставание раз, расставание два, расставание три.
5. Летающий поезд.
Пока рассказы всеобщие дойдут до последнего дня, я забуду все детали, останется только самое главное, самая соль, но вряд ли это интересно для изложения – как вкушать голую соль…
С утра не ловилась  рыба. Невыспавшийся, разбуженный суровой мной Пан ни свет ни заря, как наказанный, стоял скучно по колено в воде, размахивал спиннингом, но никто в воде на его призывы не реагировал. Пошел досыпать.
А я устроилась на скамейке перед входом и дорисовывала оставшуюся краску – расписала По, как хохломскую игрушку, но у него что-то в организме случилось, и привычный сигнал «достаточно» не появлялся. У меня было впечатление, что его можно всего раскрасить – всё принялось бы.
Солли я нарисовала какой-то летящий иероглиф между крыльями, но ее сущности внутри было мало и была она какая-то исчезающая, и я не стала перегружать ее рисунками.
 Та-Нюшка настолько расцвела за последние три- четыре дня, что на ней как будто все уже было нарисовано – от нее просто било энергией во все стороны.
 Борода, неделю недоверчиво наблюдающий за моими художествами, накануне все-таки отважился предложить себя под роспись, но вчера мы не успели, и вот настал его черед.
А надо сказать, что по четыре часа ежедневно проводя за раскрашиванием соплеменников, у меня приоткрылся и еще один дар – я стала очень остро чувствовать состояние своего пациента – редко кто сидел, расслабившись, как я просила.
Практически все пребывали в состоянии ожидания – кто с любопытством, кто со страхами перед неизвестным, но все слушали себя изнутри и следили за теми изменениями, которые происходили с телом в то время, пока я наносила на них влажной кисточкой растертую в порошок хну.
Борода слушал себя сначала с недоверием, потом, когда начал вырисовываться на его плече рисунок, внимательно стал отслеживать движение энергий, а когда узор уже обозначился, он бросил следить за процессом и стал наслаждаться потоками.
Но я допустила небольшую ошибку – мне не удалось полностью отрешиться от собственных эмоций, и его недоверие к моим экспериментам не давало мне войти в нужное состояние. И я из опасения, что у меня получится не так, усилила энергетику линий. К сожалению, я не могу объяснить, что я имею в виду. Я вообще первый раз сейчас пытаюсь описать свои действия, я даже устно никогда не излагала этот свой опыт.
И вот я чуть больше напряглась – и Бороду начало потряхивать, как будто высоковольтные разряды проскакивали по его телу. Я резко снизила напор, и почувствовала, как через руку на кончик кисти полилась прохладная успокаивающая вода, но это не сработало. Борода затрясся, задрожал, и с криками: Эх, хорошо-то как! и страшно довольный, стал подпрыгивать на попе, как кузнечик и при этом мотаться в разные стороны – так его обычно колбасило и плющило после его двухчасовых йоговских экзерсисов.
Минут десять он так развлекался, потом утихомирился, и я его дорисовала.
Другое плечо  я уже раскрашивала спокойно, даже слишком спокойно, и Бо, ожидающий повторения, обломался.
Что интересно – мастер, прекрасно знающий все капризы ПКМ, действовал по все той же старой схеме – когда он не смог объяснить, что я на самом деле делаю, он подставил картинку, которая была ему знакома – он объявил мои художества кунта-йогой, которая отчего-то была ему мила, а мне категорически не знакома. Потому что книгу, в которой эта йога описана, я так и не смогла преодолеть – занудство редкостное ихний Тоша. И все страданья с завываньями вокруг скорбного головой унылого юноши не тронули моего сердца настолько, чтобы я смогла осилить более 30 первых страниц. Пролистав остальные, я ничего интересного не нашла, и от книжки благополучно избавилась, подарив ее кому-то на семинаре. Так что кунта-йога благополучно прошла мимо моего носа.
И поэтому я считаю свой протест против отнесения меня в какую-либо категорию чужого опыта - справедливым. Всю эту роспись я придумала сама, вернее, случайно обнаружила, раскрашивая своих кокетливых девчонок, которые и обратили мое внимание на воздействие этих рисунков на энергетику.
 Наверное, я на следующее лето попрактикуюсь где-нибудь на пляже, чтобы набрать побольше опыта и последить внимательно за собой, и тогда смогу точнее сказать, что же на самом деле я делаю.

 По моим предварительным размышлениям – это как бы прорисовка правильного русла – как река, текущая по равнине, десятки раз за лето может менять свое русло – я видела в Узбекистане такие игры Зеравшана – так же и какие-то струи, выступающие на коже определенным рисунком, являются наилучшим руслом. Их только необходимо зафиксировать. Но совершенно категорически – их нельзя фиксировать татуировкой – они должны изменяться, они меняются уже на протяжении недели- двух, я это чувствовала на своей ноге – повторяя красивый рисунок в течение месяца, я почувствовала, что он стал меня сильно тяготить. Я его смыла, нарисовала новый – и как будто батарейку поменяла!

Благополучно завершив рисование, я последним штрихом нарисовала роскошные черные брови Людмиле Ивановне, и отдала ей остатки краски – на брови-то ее хватит - год рисовать, а на рисунок мне уже было маловато. И снова разбудив Пана, призвала его к рыбалке.
На этот раз дело пошло лучше. Да что там лучше – рыба просто сошла с ума и клевала пустой крючок, как бешеная собака! Через час громадный красный таз Людмилы Ивановны был полон резвых окуней!
Видимо, в условиях реки информация о халявной выпивке разносится медленнее, или рыба медленнее соображает, но сегодняшнее рыболовное представление было похоже на сход пьяниц к пивному ларьку за бесплатным пивом! Та водка, которая пару дней была вылита в реку, дала свои результаты – рыба явилась за очередной порцией!
 Воодушевленная таким уловом, я отхлебнула у По немного пива, слопала его воблу, чем нарушила свой строгий режим и помчалась себя дисциплинировать – шесть километров очень быстрым шагом с полной выкладкой: - на пижамку спортивный костюмчик и сверху курточку с капюшоном – это в 35 градусов жары – круг вокруг лагеря – примерно 350 –450 метров, вот 20 таких кругов – суперкайф!!!!!!!!!!!
 Самое интересное, как организовывалось пространство в это время – как только я побежала – сейчас же обнаженный Борода начал свои йоговские телодвижения, Солка на берегу задвигалась в неизвестных мне упражнениях, Ксения уселась в позу лотоса, из которой неторопливо и серьезно переливалась во всякие другие асаны, приехавший из Астрахани Олег сосредоточенно упражнялся в суставной гимнастике, Пан метал камушки в воду, Та-Нюшка раскачивалась на качелях, По занимался дыхательной гимнастикой, изредка прихлебывая пиво, а по большой окружности, как сторожащий ангел, носилась я, в сопровождении всех местных собак, которые очень нехладнокровно относились к моей развевающейся одежде. Видимо, я своим капустообразным видом напоминала им экспонат для тренировочного кусания.


 

 Расставались мы медленно и со вкусом. Сначала  улетели Ксеня с Глюком, и настало ощущение осени. Как будто листья оторвались с нашего дерева и их унесло ветром. Затем продолжение последовало у нашего домика, где мы прожили эти дни. Мы прощались с нашей астраханской мамой Людмилой Ивановной, с рекой, подарившей нам прекрасные часы наслаждения бытием, с верзилой Вовой, с собаками, и душа уже летела вперед, - впереди была еще долгая дорога домой. Подъехали машинки, мы погрузились и поехали.
Водитель, который катался с нами не первый раз и сам вызвался нас доставить на вокзал, с восторгом внимал нашим шуткам, а мы хохотали не умолкая. Дорога длинная, анекдоты и шутки сменялись зикровым пением, и ненасытная душа жаждала снова слиться со всеми в танце. Использовали для этого первый попавшийся шанс – остановились у какого-то ларька в чистом поле – купить сигарет, воды и пива, и тут же взялись за руки и улетели…
Но время поджимало, пора ехать, а до сознания постепенно доходило, что скоро, совсем скоро наше существо, в которое мы превратились за эти дни, начнет уменьшаться с каждым уходящим, и первые легкие уколы тоски я почувствовала, забираясь в машину.
На вокзале мы опять прощались - с нашими астраханскими ангелами хранителями – Нелли и Олегом, с Бородой, который летел самолетом, фотографировались, обнимались. А фотографии вышли размытыми, словно запечатлели это скольжение наше в пространстве. Перед самым отходом обнялись тесно и загудели по-йоговски: - льььь…
Звук заполнил тела и вибрации снова связали нас в единый звучащий организм, и это существо просило – еще, еще..
Загрузились наконец в паровоз, уже в половинном составе. Вагонная неразбериха, суета кое как успокоились и набились мы все в одно купе, поговорить, как будто не наговорились эти десять дней.  Но полночь давала себя знать и скоро народ расползся спать. Мы с Хасей ехали вдвоем и молились, чтобы к нам никого не подселили по дороге.
Забрались наверх и фантазировали на сон грядущий. В конце концов, я закатила в купе свой танк, он плотно встал на нижние полки, заполнив все пространство, и мы посчитали это достаточным.  Я через несколько часов пойму, какую ошибку я совершила, не заполнив багажные отсеки под полками своим танком: к нам под утро пришла молодая особа с мелким ребенком, который на счастье оказался довольно тихим, и до утра мы доспали спокойно, хотя и было несколько досадно, что волшебство не сработало.
  А с утра уже мы начали провожать Солистку. В Саратове она нас покидала.
В пустынном вагоне-ресторане мы забили себе столик и сидели там. Делали вид, что веселимся, но у Солки глаза были явно на мокром месте. Хотя, если бы это мне нужно было выходить, я бы ревела навзрыд. Опять поезд долго кружил над рекой, словно громыхающий аэроплан, и вот уже Саратов. Из вагона высыпали все – поезд стоял 40 минут. Помчались через вокзал в привокзальный сквер и немедленно в танец! Что уж мы там танцевали, что пели, не помню. Поразительно было, что народ проходил мимо, не задерживаясь, впрочем, что ж поразительного, если все мы одновременно отзеркалили публику, и она нас просто не замечала. Обнимались, целовались, потом опять гурьбой пронеслись через вокзал и поехали. Перебрались в одно купе и уже до Москвы не расставались. Перемещались из купе в ресторан и обратно, и уже вспоминали наши астраханские приключения, а душа просила: зикр, зикр, зикр… настоящий…
Но места для танцев в вагонах не предусмотрено, да и от пассажиров неизвестно было, что ожидать. Вагон был полон горластыми юными спортсменами самого гадкого возраста –  лет 10-12, когда усидеть минуту на месте смерти подобно, и суровыми пожилыми мужчинами, которых сопровождали не менее суровые дамы.
Только к вечеру, забравшись в купе, мы решились. Вернее, наша мягкая и скромная Хася скомандовала: «Зикр. Сидя. Шепотом», выразив при этом всеобщее горячее желание. Я же поразилась ее лидерским приемчикам – обычно она их не демонстрирует и не подумаешь, глядя на нее, что она способна на решительные действия. Мы взялись за руки и Хася же запела: «Лай лаха иль Алла…» Мы подхватили и сразу же ощутили знакомое блаженство. Качался поезд, качались мы, в вагоне орали и бесились дети, и как всегда нарастало чувство  духовного и телесного единства. И не смущала уже теснота купе, и шум, и неудобства. Запелось тише, а потом еще тише и мы перешли почти на шопот. И тут началось удивительное. Шум в вагоне постепенно смолк. Песни нашей не было слышно, мы пели только еле слышным дыханием, и тогда исчез и перестук колес. Поезд медленно и беззвучно двигался в темноте, покачиваясь и не издавая ни звука. Это было что-то невероятное! Поезд как оторвался от пути и летел в темноте над  землею, медленно и безмолвно и только еле слышное наше движение нарушало эту полную тишину. Появилось ощущение, что мы одни в мире. И появился в нашем круге столб белого пламени, вращающийся все быстрее. Потом сквозь пламя проступил большой пирамидальный камень, с четырех сторон которого были укреплены светлые таблицы с какими-то письменами. Я попыталась их разглядеть, и камень стал двигаться медленнее.
Свитки-таблицы были испещрены знаками, которых я не знала. Они походили на иероглифы, на пещерные рисунки первобытных, на арабскую вязь.
 Я задала вопрос: - «Что это? Какой-то древний язык? Я должна это понимать?».
Ответ последовал незамедлительно: - «Нет, это новый язык. Это всеобщий язык будущего.
Так будут изъясняться спустя очень много лет. Но ты уже знаешь начала этого языка. Ты открыла их сама, и поэтому смотри: вот первая буква, она знакома тебе». Я разглядывала таблицу и по мере сосредоточения, она приближалась, пока не выплыл крупным планом знак, похожий на длинную и упругую запятую. Или на косу. Я чуть не подпрыгнула – эта было в точности изображение спрятанных мною с прощального обеда четырех красивых мраморных костей рыбы.
«Это первая буква» - услышала я, - «Она соответствует началу всего»…
Я была поглощена этим видением, но сознание отмечало, что тишина затянулась уж очень надолго, мы летели в безмолвии уже минут двадцать, если не больше, продолжая качаться в зикре и повторяя бесконечно: «Лай лаха иль Алла…», наслаждаясь потоками, которые проходили сквозь наше кольцо и улетая в небо…
 Неожиданно Пан чуть прибавил голоса, еле слышно, и мы тоже перешли на шепот. А потом и на еле слышное пение. И – о чудо! – в этот момент раздался первый перестук колес, почувствовавших стык рельс. И вагон быстро начал оживать – сначала вернулись скрипы, стуки, шум раздвигаемых дверей и потом голоса, перешедшие в первоначальный гвалт разыгравшихся детей. Мы запели чуть громче, и вскоре закончили танец. Энергетика била фонтаном. Мы как бы стояли, взявшись за руки, на краю огненного вулкана, из которого выливался поток, пропитывающий нас. Но меня будоражила мысль о только что увиденном. Я не смогла усидеть на месте, и растормошила всех. Достала свой клад и сверкнула мысль – я знаю, где искать ответ! Я приложила кость к рисунку на ноге и она совершенно точно совпала с изображением. И длинна, и изгиб, - словно я рисовала именно эту косточку! Нашли такой рисунок у каждого, и у всех косточки точно подходили по размеру. Начала вспоминать, и увидела, что такой элемент орнамента-рисунка я воспроизводила почти на каждом теле. (Когда Ксеня проявит фотографии, я увижу, что не ошиблась – этот элемент присутствовал у всех). Возбудилась чрезвычайно, вспоминала увиденные мною картины, пыталась припомнить еще хоть что-нибудь, но зыбкое видение ускользало и не давалось. Еле успокоилась. Пошли досиживать вечер в ресторан. На удивление негостеприимные официантки с фырканьем принесли нам пива и шампанского, но это был лишь повод для того, чтобы посидеть на прохладе и в ярко освещенном месте. Энергии все еще бушевали в нас, и мы это чувствовали, не сговариваясь и не обсуждая. Мы внешне сидели, вольно развалившись за столом и потягивая напитки, а внутри я еще держалась за руки и покачивалась в зикре, и внутренний голос еле слышно тянул: «Лай лаха иль Алла…», и поезд мчался через глухую ночь к Москве…
А на вокзале мы опять прощались. Но прощанье было торопливым, Хасю и Пана утащили провожающие, мы с По потыкались по метро, чмокнулись с грустью и разошлись. Рассыпались наши жемчужные четки, Бог вытащил связывающую нас нить, но милосердно сложил бусины рядом, и жемчужины ощущали теплое присутствие друг друга, а иначе я умерла бы от тоски…