Попытка прозы

НОЧЬ ПАХЛА РОЗАМИ

Свобода – это ловить губами капли первого сентябрьского дождя, запрокинув лицо к
непроницаемо черному осеннему небу, в котором причудливо отражается дрожащий
свет ночных фонарей. И я знала это как никто другой. Я знала, что в моей жизни что-то
неуловимо изменилось, и это что-то заставит меня страдать. Забавно, какой-то
минутный взгляд, жест, поворот головы, упавшие на чье-то лицо блики солнечного света
– и все, и ты понимаешь, что не в силах сопротивляться этому, добровольно
выкидываешь белый флаг, где-то в глубине души даже радуясь столь стремительному
поражению.
– Пойдем, – сказал он, и мои пальцы тот час обожгла горячая волна нежности – он взял
мою руку, и ночная прохлада вдруг стала такой уютной и ласковой, что мне захотелось
посвятить этому как минимум вечность – просто идти рядом с этим странным
человеком, плыть в волнах его чарующего голоса и знать, что я люблю его. А он меня –
нет.
И мы шли по пустынным улицам, разговаривая ни о чем и обо всем одновременно. Но
что значат слова, когда можно, задыхаясь от счастья, украдкой любоваться его
золотистыми смеющимися глазами?.. Когда, с трудом удержавшись от жгучего желания
провести дрожащей рукой по этим словно облитым лунной краской волосам,
благодаришь небо за то, что его теплые пальцы, будто подбадривая, чуть ощутимо – как
прикосновения крыльев бабочки – поглаживают твои?..
Ночь пахла розами, что в принципе странно на исходе лета, и пряным красным вином –
самые восхитительные запахи! А еще в воздухе витал какой-то смутный дурманящий
аромат – влажный, чувственный и призрачный – от которого кружилась голова. И все
было просто: огромное мерцающее небо, я, потерянная и чуть-чуть сумасшедшая, и
мужчина, которого я люблю. Во всем этом была, пожалуй, лишь одна странность –
больше всего на свете я хотела стать для него другом и в то же время знала, что это
убьет меня: каждый день жить его жизнью; привязываться к его привычкам, жестам,
взглядам; каждый день с непринужденной улыбкой касаться его щеки дружеским
поцелуем, с трудом скрывая почти смертельную бледность, и, закрыв дверь, умирать от
отчаяния, боли и любви... И в ту ночь, держа его руку в своей, я вдруг отчетливо
осознала – я хочу этого, именно этого; хочу этой мучительной и сладкой смерти, чтобы
потом однажды родиться заново и наконец-то обрести свободу от себя самой...
– Все мы одиноки, – невпопад, не решаясь поднять глаза навстречу этому божественно
прекрасному лицу, сказала я. – Все мы, сколько бы ни было у нас друзей, знакомых,
даже любимых, прячемся в чужих эмоциях, в иллюзорном мире от собственного
одиночества – мы не способны быть счастливыми просто так, сами по себе. Для этого
нам почему-то всегда нужны причины...
Долгий взгляд – по-мальчишески удивленный, почти испуганный – был мне ответом, и
на какую-то секунду его тонкие пальцы крепче сжали мои... Вот и все, что было между
нами – ночь, слова, стеклянными бусинами падающие на мокрый от дождя асфальт,
полные вопросов и загадок взгляды. И больше ничего. Ничего. Кроме вечности...
И тогда, в то самое мгновение, когда его глаза изучали мое, должно быть, показавшееся
ему бесконечно уставшим лицо, я решилась на побег, на очередное бессмысленное
бегство – от себя, от этого взгляда, от этих насмешливых четко очерченных губ,
которые никогда – я это знала, знала! – не коснуться моей щеки, от этого
разрушительного чувства с летящим звонким именем Любовь... Но сердце уже
протестовало, кричало о своем несогласии отказаться от этой пытки – видеть,
прикасаться, чувствовать. И вдруг, словно со стороны, я увидела себя, 26-летнюю
женщину с измученными тоской глазами, которой в этой пахнущей розами ночи не
хватало сил и смелости на короткое слово "Прощай", что, безусловно, означало бы
бессонные ночи, ливни слез и... свободу. Впрочем, побег, по сути лишь отсрочка
неизбежного финала, показался мне тогда единственным шансом – вдруг он вспомнит
обо мне в какую-то из четырнадцати ночей?..
И я сбежала. Чужой город равнодушно принял меня в свои объятия, через две секунды
смешав с толпой и автоматически присвоив единственно возможный социальный статус
– как все. Мне нравилось это: нравилось вглядываться в лица прохожих, спешащих по
своим делам, нравилось никуда не торопиться и ничего не ждать, нравилось гулять по
ночам, вдыхая черный горький воздух печали. Мне нравилось сидеть на лавочке в
пустом спящем дворе, курить свои любимые сигареты и смотреть на высокие звезды,
бесстрастные и холодные. Мне нравилась эта легкая грусть и эти словно бы
существующие сами по себе мысли о нем, таком близком и далеком, таком
невозможном и земном. Мне нравилось рассматривать свои ладони и искать невидимые
следы его прикосновений – может быть, эта тонюсенькая линия на указательном
пальце еще хранит его тепло? Мне нравились даже недоуменные взгляды
припозднившихся прохожих – в их глазах сквозило удивление и совершенно
естественный интерес: "Что это с ней – беда или радость?" А я и сама не знала, что со
мной. Ощущение вселенского одиночества сменялось блаженным чувством единения
со всем миром, словно во всем – в каждом оранжевом листке, в каждом тревожно
вспыхивающем неуютным желтым светом окне – была частица меня...
...В ту ночь я спустилась во двор – посмотреть на звезды, полелеять свою нежную
грусть, подарить себя одиночеству. Мне было хорошо сидеть на влажное еще от дождя
скамейке и – как в детстве – болтать ногами, представляя себя в кои-то веки беспечной
и трогательно беззаботной. Когда от густой тени отделился черный, несуразно
вытянутый силуэт, я не придала тому значения. И даже когда силуэт, поравнявшись,
материализовался в высокого молодого человека, я не подняла глаз.
– Странно, эта ночь почему-то пахнет розами, – тихо вымолвил призрак, чиркая спичкой
и прикуривая сигарету.
"Бог мой!" – только и успела подумать я, пытаясь разглядеть его скрытое в тени лицо.
–...и красным вином... – мечтательно произнес он и улыбнулся. – Не находите?
Нет, я не находила – я почувствовала вдруг такую отчаянную злость, словно он походя,
не спрашивая ни о моих чувствах, ни о моих настроениях, вторгся в мои самые нежные
воспоминания. И я уже собиралась сказать ему об этом, когда он вдруг спросил:
– О чем грустим? Или, правильнее сказать, о ком?
Я вздохнула и через секунду глаза предательски наполнились слезами.
– Слишком много любви, – процитировала я своего лучшего друга, который в свою
очередь однажды процитировал кого-то из великих.
– А-а... – понимающе протянул незнакомец. – Ну, пойдем?..
Словно из ниоткуда, из темноты появилась узкая бледная ладонь, и с чувством какой-то
обреченной безысходности я протянула ему руку...
...Через десять минут я знала, что его зовут Вадим; что ему 23 года и у него зеленые
глаза. Еще через полчаса я знала, что он иногда чувствует себя очень одиноким и
любит гулять по ночам; что у него есть забавная привычка отключать тедефон на
праздники и в свой день рождения и что он терпеть не может блондинок. А через час я
точно знала, что его губы пахнут осенью...
Мы бесцельно бродили по ночным улицам и держались за руки. Говорить ни о чем не
хотелось, и звуки наших шагов гулко отпечатывались в невероятной для большого
города тишине.
– Как его зовут? – спросил он меня на прощание.
Я отрицательно покачала головой и произнесла, быть может, самое безжалостное
слово: "Никак"...
И уже в подслеповатой кабине лифта меня настигло отчаяние: "Никак?.. Никак?!! Да как
ты посмела?!! Он – все. Он – бог. Он – твое дыхание. Он – везде, хочешь ты этого или
нет. Он..." И вновь из темных глубин сердца всплыло его восхитительное лицо –
лучащиеся смехом глаза, имеющие надо мной такую власть, что прикажи они "Умри!", я
бы умерла – с благодарностью, с улыбкой на бледных губах, с любовью в
простреленном дождями и разлуками сердце... В эту ночь я спала без снов. Последней
моей мыслью было его имя...
...Начавшаяся осень не спасала. Я просыпалась с этим удивительным именем и
засыпала; я рисовала себе картины нашей новой встречи – он улыбнется, скажет какую-
нибудь банальность, и мое бедное сердце вновь оборвется, канет в бездонную
пропасть нежности и боли. В каждом встречном я видела его – я сходила с ума в эти
две недели. И была в этом сумасшествии какая-то горькая безысходность, какая-то
почти осязаемая тоска – в эти дни мне правда не хотелось жить... Я не видела смысла в
том, что нас – и без того бесконечно далеких – разделяли сотни километров; в том, что
мы дышим разным воздухом; в том, что мы ходим по разным улицам. Я не видела
смысла в не отправленных письмах, каждое слово в которых кричало о моей тоске, и в
то же время только в них я видела смысл... Странно, несколько дней – чуть больше
недели – длилась целую жизнь, целое тысячелетие – без солнечного света, без
ласковых ветров, без проблеска надежды. В висках пульсировала только одна мысль:
"Домой – увидеть, услышать, ненароком коснуться руки..." И уже тогда я знала, что у
любви много лиц, но счастливыми они не бывают никогда. Я знала, что даже если в его
сердце отзовется что-то, мы оба будем страдать, потому что не умеем иначе; потому
что любить по-другому осенью нельзя; потому что в моих глазах живет беда; потому что
его сердце наполнено закатами и дождями. Я знала обо всем, но...
Но сердце трепетало от восторга, когда в мою ладонь послушным бумажным птенцом
лег обратный билет. Улыбаясь неизвестно чему, я стояла посреди людского моря и
ловила губами крупные капли сентябрьского дождя. Мимо шли женщины и мужчины,
счастливые и несчастные, а я, сумасшедшая, шептала самое прекрасное имя на свете...
– Ты счастлива? – раздался за спиной странно знакомый голос и, еще даже не
обернувшись, я знала, что сейчас увижу зеленые глаза и пахнущие осенью губы.
– Да, – улыбнулась я в ответ, подумав про себя, что честность все-таки отвратительная
штука.
Вадим чуть поморщился, словно от боли, и, глубоко вздохнув, вдруг сказал:
– Знаешь, я не буду любить тебя...
– Одна ночная прогулка к этому действительно не обязывает, – попыталась я
отшутиться.
– Нет, не перебивай, – он опустил глаза, – послушай... Тебя нельзя любить и не любить
нельзя. Ты словно ночной ветер – непредсказуема и неуловима, словно дождь –
загадочна и одновременно понятна... С тобой хочется говорить часами... В твои глаза
хочется смотреть хоть всю жизнь... Иногда ты похожа на наивного ребенка, иногда – на
самого мудрого человека на земле...
Я не знала, что сказать. По щекам текли капли дождя или... слезы?
– Ты слишком разная, – продолжал он, – чтобы быть предназначенной кому-то одному.
Ты как солнце или как луна – для всех. Счастливы те, кому ты позволяешь любить себя,
и несчастны – те, кого ты любишь... Ты все еще любишь его? И та пахнущая розами
ночь ничего не изменила?.. – в его голосе прозвучала почти отчаянная надежда.
Я смогла лишь кивнуть – "Да" – и подумала: "Мальчик, бедный мальчик! Если бы я могла
хоть что-то изменить, разве бы не изменила? Разве бы в моем сердце не нашлось
места для тебя, мой ночной призрак, если бы оно принадлежало мне? Разве ты
виноват, что та, другая, ночь тоже пахла розами и красным вином? Нет, никто не
виноват – ни ты, ни я, ни даже он, скомкавший мою запутанную жизнь как скучное
надоевшее письмо..."
Мы молчали. Я знала, что ради таких слов стоило жить. Он знал, что это ничего не
изменит.
– Хочешь, я провожу? – спросил он.
– Нет, – ответила я и долго еще смотрела вслед удаляющемуся мальчику с зелеными
глазами. Он ни разу не обернулся. И правда, зачем?..
...За окном автобуса стояла ночь, выкрашенная в темно-синий, почти черный цвет. Лишь
оказавшись на улице, я поняла, что вернулась домой. Где-то в глубине души
шевельнулась мысль: "Только бы эта ночь не..." О, Боже! Ночь пахла розами... Я
обесиленно закрыла глаза – ничего не изменилось... Я знала только две вещи: я люблю
его и я бесконечно устала...
Сентябрь, 2003.