Длинная история

Что ностальгия? — Милое кино.
Мы слишком снисходительны к поправкам
Своей судьбы. — Те семеро по лавкам
Твоих обид — уж выросли давно.

Чужбина жизни — всюду хороша.
На новизну любой пропащий падок.
В расчете на мирской живопорядок
Не долго покобенится душа.

Чужбина жизни — это спор и спорт,
Физически усвоившийся диспут,
Особенно, когда в ночи зависнут
На файле моря — этот спящий порт,

Жующий время, или пальм анклав,
В твою судьбу умышленно запав
С чужих программ, — не только врос, но вырос.
Не так уж страшен, как малюют, вирус.
Не сразу попадешь рукой в рукав,

Чтоб выбежать на пляж. И сам Создатель —
Что, не игрок? Что, не творец? Не кстати ль
Меняется на пробу комсостав
Не только у веществ — и у понятий,
И у пространств, повылезших из патин
Тех геометрий, где в разгар симпатий
Все схлопнулось и спятило стремглав, —
Окуклилось — и больше не видать их!

Меняется и сам исходный нрав,
В чужих отавах клеверу нарвав,
Облюбовав инакие полати.
А кто готов, лукав, не отблукав,
Построить мир в константах отсебятин?

Кто не менялся, в ужасе коряв,
В болоте гибели кто не мастачил гати,
В проклятиях себя порастеряв? —
Не всем едать медвежину с рогати.
Меняется методика облав,
Условья дружб и способы объятий —
Как сны купав, как ногти у дитяти,
Как голоса у птиц, как запахи у трав
Как слух у памяти, что всю перелопатил,
Тех семерых с той лавки жизнь прождав.

И, к морю удивительно попав,
Бежал средь пальм, среди подручных спален
Как бы дисплеем, тусклым от испарин,
И если был слегка не материален,
То, Господи, совсем не для забав, —
Весь мир наш явно экспериментален.

И знал Предупредительный Минздрав
В одной из глав, подписанных для братий,
Что горек мед, что тесен бред бурятий,
А сон аркадий в пятнах от поддатий,
Что южной ночи темен ледостав,

Где, хаоса дежурный соискатель,
Все выясняет одинокий катер,
За волноломом прыгать подустав,
Вселенский собирательный устав —

Как будто есть он, — выложат на скатерть
И, с нами же позавтракать спеша,
Века, себя от мук распотроша,
Прижмутся к нам с надеждой приласкать их. —
Чужбина жизни всюду хороша.

А катер ходит к бездне в кореша,
Маячит, появляется, не канет,
Как будто там незримое таранит,
Как будто к миру бегает за шкаф
И, локти суши вдоль борта прижав,
Невидимо проходит через грани,
Где опыт боли в каждом миллиграмме
И в каждом миллилитре — жгучий сплав.

Мышкует на мерцающем экране,
Где кроме нас никто не плыл заране,
Хотя давно свое откозыряв,
Еще зыряне зырили — заря ли?
Иль ночь кромешная, где наш посильный штраф —

Входить на пляж, одевшись потеплее
В чужбину жизни — как рукой в рукав, —
И гневно слушать — так ли уж картав
Тот гул ночной, та тьма, тот отсвет с нею,
Где катер наш — утенком по Диснею, —
Всю злую пищу носом расклевав,
Толпится в одиночестве, коснея,
Где зренье вжав в пространство потеснее,
Что стынет в отсветах пустых морских застав,
Земную жизнь почти что скоротав,
Все думать вслух — успею ли, успею? —
Курсорить по дежурному дисплею.

А там шумит, шумит оно без прав,
Все волны хаотично растеряв.