Живи и дай умереть

      Всему есть свое объяснение.
      Я шла к своей вере долго, не понимая и страдая от непонимания. Я испытывала тяжелые душевные муки, которые были невидимы для окружающих, и непоняты теми, кому я пыталась объяснить.
      Сначала было мое детство. Я была почти счастлива, потому что у меня была хорошая семья. Я страшно гордилась тем, что моя мама красивая, а папа непьющий. Одно время я ходила в хореографическую школу, и там у меня была подружка Поля, с которой мы ходили вместе домой. Мы разговаривали с ней обо всем, но больше всего – о семье. Я не воспринимала всерьез того, что она говорила мне, но я была очень удивлена, узнав, что она почти не знает своего отца, и что папа может так жестоко обращаться с детьми, как ее отец. В нашей семье такого никогда не происходило.
      Было мое детство – спокойное, безмятежное, практически счастливое. Я не могла быть не счастливой, имея все, что должно быть у ребенка, потому что я не имела представления о таких вещах, как разочарование, разлука, смерть. Я не знаю, как я начала думать о смерти, как я поняла, что она – есть. Но как-то ко мне стали приходить странные мысли, очень мрачные мысли. Я мучилась от мысли о том, что в какой-то момент человек может замереть и никогда больше не двигаться. Не видеть. Не слышать. Не обонять. Не осязать. Я не понимала, как же так происходит, что человек, такой живой, чувствующий, хороший, такой замечательный может больше никогда не быть таким. Ни таким, ни другим. Что он чувствует, когда лежит в земле, поедаемый червями, когда он начинает издавать только зловонный запах и ни одного звука, ни одной частички простого человеческого аромата.
      Я засыпала, задыхаясь в слезах, я плакала, ревела, я мучилась от страха смерти. Я понимала, что завтра могу не проснуться. Но я просыпалась, проживала целый день, улыбалась, смеялась и радовалась. А потом наступал вечер, и я понимала, что Смерть стала ближе ко мне еще на один день. И снова засыпала в слезах. И снова просыпалась с красными глазами. И снова бессмысленно жгла целый день и целую ночь.
      
      А потом наступила та самая пора, которая называется периодом полового созревания. Я уже чаще смотрела на себя в зеркало и радовалась происходящим в моем теле изменениям. Я думала – это глупо, но спустя несколько лет я узнала, что все девочки в тринадцать лет становятся такими же чувствительными, и так же ищут для себя те формы поведения, которые, по их мнению, соответствуют представлениям мальчиков о девочках. Я хотела, чтобы у меня были туфли на более высоких каблуках, и чтобы я завивала волосы, и красила губы. Это была та самая неодухотворенная и капризная пора, которая была заполнена глумными думками и абсолютно девчачьими мелочами, отсутствие которых указывало бы на мою физическую и духовную отсталость, потому что так задумала сама человеческая природа. Она задумала и то, что на смену этому переходному периоду приходит, наверное, самая прекрасная пора, во время которой формируются самые правильные, самые истинные, самые идеальные взгляды, когда голову наполняют потрясающие идеи, непонятные и недоступные зрелым людям.
      В чьей-то душе в это время проходят реформы, а по моей прокатилась революция. Было много восстаний, мятежей и стачек – в общем, это была большая мощная революция, пролившая на тетрадки и диван много слез.
      Вместе с юностью ко мне пришла первая любовь, первые разочарования, первые скандалы с родителями. У меня не было, скажем, слишком очевидных причин для нервных срывов и депрессий, все происходило гораздо сложнее и медленнее. В моем сознании накапливалось все то негативное, что имело место в моей короткой жизни. Образовался тухлый комок, не нужный, но существующий, вокруг которого нарастали маленькие комочки, которые тоже тухли. Комок рос и превращался в ком. Ком рос и превращался в большой ком. А большому кому не суждено было стать чем-то большим, ему итак не хватало места в моем сознании, он уже стремился вырваться наружу. Он бился от стенки к стенке, метался, стонал и – побеждал, делая меня зависимой от собственного бессилия.
      Я подумала: «Не жизнь, а дерьмо». И подумала: «Зачем жить? Если я так страдаю почти без повода, что же будет со мной в действительно тяжелые и страшные минуты? Я буду страдать всю жизнь, и эти чертовы страдания помешают мне именно жить».  Я подумала так: я все равно умру, так зачем мне оттягивать этот момент, зачем жить просто так.
      Так мне пришла в голову идея умереть.
      Сначала я пошла в местный сад и сорвала красные ягоды, которые местные ребята называли волчьими. Я помню, как мы с мамой шли давным-давно по этому саду мимо этих кустов с яркими ягодами, похожими на рубины. Мне так хотелось съесть хоть одну ягодку, так хотелось, но мама каждый раз говорила, что от этих ягод умирают.
      Я вспомнила это очень явственно, сорвала ягоды, и, что бы вы подумали, - проглотила их.
      Прошел день, прошло два дня, прошла неделя, а я все жила...
      Потом я решила застрелиться. Я решила открыть сейф, достать ружье и – просто стрельнуть себе в рот.
      Семь дней и семь ночей я искала ключи от сейфа. Когда нашла, воткнула ключ в скважину, повернула, открыла дверцу, увидела ружье.
      Я достала оружие и просто направила его себе в рот. Положила палец на курок и... попыталась нажать, но... не получилось.
      Семь дней и семь ночей я пыталась нажать на курок, и, когда, наконец, получилось, произошло самое неожиданное и страшное, что может произойти с самоубийцей – ружье не выстрелило.
      
      Дальше была бритва. Я провела лезвием по запястью и увидела сочащуюся из руки кровь. Наверное, неглубоко порезала вены» - подумала я и рассудила, что через день-два крови во мне уже не останется. Кровь текла, текла и... перестала течь через семь дней и семь ночей.
      Я снова выжила.
      Я серьезно задумалась над всем этим. Я подумала, что заставляет волчьи ягоды утрачивать свои ядовитые свойства, ружье лишает способности выстрелить, а бритву делает тупой. Я не умерла, хотя делала все для того, чтобы это случилось. Объяснение было одно: видимо, есть какая-то определенная причина, заставляющая меня находится здесь и заставляющая сомневаться в самых надежных способах избавиться от боли.
      Осечка – самое страшное, что можно себе представить. Но чем больше происходило осечек, тем громаднее становилось мое влечение к смерти.
      Но как, как я могла удовлетворить это влечение, если что-то свыше неожиданно строило преграды на моем пути к абсолютному счастью. Это – было еще одно, самое большое разочарование моей жизни.
      А потом все-таки получилось. У меня это получилось. Я так думала в течение того времени, когда умирала…

      II.
      
      И тогда началась другая, II революция. Революция, спасшая меня. Эта революция, как и всякая другая, не обошлась без жертв и боли, но в результате она оправдала все это. Она началась 14 марта, когда я сделала с собой то, что должно было привести меня к смерти. Я же не понимала, что я делаю. Я возомнила себя каким-то центром мироздания, который вправе так обращаться с жизнью и смертью, решать за них, что делать. Только они оказались сильнее. Они сами решили за меня то, что и должны были решить.
      В результате я оказалась в больнице, где лежало много действительно страдающих людей. Там, со мной в палате, лежала одна женщина, с какой-то болезнью, из-за которой она практически не могла ходить, работать, и вообще полноценно жить. Она бросила работу учителя из-за этой болезни. Ее муж бросил ее, ушел к здоровой соседке, а она осталась жить со своей 17-летней дочерью, на крошечную пенсию, с еле-еле передвигающимися ногами… но она улыбалась, шутила, у нас в палате она была живчиком, зарядкой, батарейкой, она постоянно была в хорошем настроении, живая, веселая, не теряющая веры в жизнь и любви к жизни, несмотря на все ее совсем недетские, действительно жуткие страдания…
      Мы сами строим свою жизнь, и от нашего восприятия мира и жизни, от нашего отношения к людям и ко всему, что нас окружает, зависит то, как мы будем жить, как мы будем идти по ее пути, с улыбкой или слезами на глазах. Когда мы постоянно хмуримся и жалуемся, мы только проявляем самое плохое, что в нас есть – наш эгоизм. А я не хочу быть такой… И я изменилась. Теперь я снова чаще улыбаюсь и разговариваю… И неужели кому-то от этого плохо? Один мой друг как-то недавно сказал про меня: “Посмотришь только на нее – и сразу весело становится!” А еще он сказал, что с тех пор, как он меня впервые увидел, во мне произошла очень резкая перемена. И я поняла, о какой перемене он говорит, и понимаю, что он совсем не против этой перемены, наоборот, как и все остальные, тремя руками “за”… И только я знаю, чего мне эта перемена стоила. *