Дождь

          Родившимся в шестидесятых…

   Цикл «Дождь» написан мною в раздумьях и в некотором споре с воинствующей позицией теперешних сорокалетних. Вначале получилась поэма, написавшаяся одним махом  7 го ноября 2002 года в день памяти о революции 1917. Дозрел цикл к 1му мая 2004 года, в праздник солидарности трудящихся всего мира или праздник весны по-нынешнему.     Почему написалось именно в эти дни, – не знаю. И куда девались трудящиеся, – не знаю тоже.
Французы до сих пор празднуют день взятия Бастилии,  чем проявляют уважение к своей истории, пусть даже жестокой и ошибочной.
   Человеку вообще свойственно забывать плохое, неприятное, злое, и это – естественно. Для нас же это забвение сродни лечебным процедурам в палате умалишенных. Такова российская ментальность.
   Но вернемся к произведению, циклу ли, поэме, - это неважно...
   Анна Ильинична Пашковская  – сестра моей матери Екатерины Ильиничны Пашковской.
   Мне не довелось видеть их отца, моего деда Илью Владиславовича Пашковского, так же как и бабушку – Елену Петровну Пашковскую, по девичьей фамилии – Разумихину. Я также не знаю, где их могилы. Все сведения о них я черпаю из сохранившихся паспортов, справок, пожелтевших фотографий, учетных листков и рассказов матери и тетки в моем раннем детстве.
   Фантазия раскрепощается вовсю, но, к счастью, ог-раничена рамками возможного, так как я прожил в этой же стране с неограниченной способностью к забвению всего и вся.
   Оборвана связь поколений, и я не смогу внукам своим рассказать, кто их прадед, прапра… И тишина.
Могила Анны Ильиничны на кладбище под Ярославлем тоже потеряна.
   Поэтому данная тема горька, тяжела и не блещет поэтической красотой, как и герои ее: начальник конвоя – бывший белогвардеец, беспризорник – приемный сын расстрелянного народного комиссара Григория Махарадзе, светило-врач. Они не вымышлены, как и не вымышлен тиф на этапе и баня в вечной мерзлоте. Не вымышлена и попытка изнасилования в камере пересыльной тюрьмы. Не вымышлена и кончина Анны Ильиничны в деревенской больнице, и жизнь на пятьдесят три рубля в месяц.
  Это поколение действительно, отдав все борьбе за общее счастье, считало ГУЛАГ перегибом и ошибкой и, получив личную реабилитацию, продолжало верить в светлое будущее.
И не знаешь, – завидовать их стойкости и жертвенности или забыть обо всем, что выпало русскому народу в XX веке.
Мне кажется, что излечение оболваненного народа придет не через новую разборку, а через излечивающую пробужденную память и уважение к своей истории.
               
                ***Провал! И «кляцк» замка! И память
                На мысли задержи одной,
                Что виноваты в этой драме
                Не мы с тобой, не мы с тобой!***

Подъем, трубач! С зарею – в драку!
Уж дрябнет мышца, – ждать нельзя!
На старый холст набросим лаку,
На кренделя и вензеля!
Мой дорогой, труби отбой,
Иначе снова будем в дебрях!
Под нашей синью разлитой
Цветы на тех же самых стеблях!

А что касается стола, –
То в этом жизнь всегда права!
Кто не любил «за стол овальный»
Собрать гостей под звон хрустальный?
Конечно вздох по старине,
По домострою и полатям
«Расеи» лапотной приятен,
Как сельдь исландская в вине!
Не вороши, где – правда, ложь,
Все хороши! Где Русь, – там нож!

И все же бей в колокола,
И бабушку люби при этом!
За винегретом у стола
Зачем лукавить, – будь поэтом!

Ищи, где спрятался палач,
Терзающей тоской, той – бывшей!
А коль тоска придет – заплачь,
Жизнь – Божий дар, никто – не лишний!

Воскликни: «Разве так мело,
И так дождями заливало?
А разве так тогда пекло,
Журчало, пенилось, стонало?

            I

         Туношна
               **Светлой памяти Анны Ильиничны Пашковской**

Уснули мухи, смерть витает,
Под лампой в несколько свечей,
И память прошлое листает
В палате грязной, без врачей:
«Скорей, беги, беги же, Аня!
В тайге печорской уж костры,
Скорее, Аня, будет баня,
Все будут голы и равны!
Скорей, скорее, видишь ночи
Кострами взвились… Партбилет
В сорочке! Дети мы рабочих…
Конец этапу! Видишь свет!

Все пережито, пережито,
На пенсионных три рубля…
В деревне Туношна забытой
Больничное окно не мыто,
И в нем предсмертная заря…

            II

            Мы

А мы все бьем в колокола,
И этим звоном высь воспета,
Чтоб родилась душа, бела,
И вдохновение поэта!
Чтобы в тоске по старине,
По домострою и полатям
Вздохнуть, как будто сельдь в вине,
Что ностальгически приятно,
Но и не более того…
В историю чтоб повело,
Чтобы воскликнуть: «Не мело
Тогда, и так не заливало,
А разве так тогда пекло,
Журчало, пенилось, стонало?»

           III

         Память

Так как же прежде дождик лил,
Журчало, пенилось, стонало,
Когда Архангел Гавриил
Бродил по царствующим залам?..

Дождь лил, как лил. И гарцевало
Орла двуглавое крыло!
Когда устало – перестало,
И всю державу понесло!
И память пленником эмоций
Перебирает правду, ложь,
Плывет Историей без лоций
И натыкается на нож!
И упирается во спесь,
В тираж невежества пропетый…
И, изнасилована, – в месть
Несется золотой каретой!
И ищет глаз спасенье – крест
Под оберегом и опекой,
С Христом в устах наперевес:
С мечом войти в былого реку!
Забыв, что всех могил не счесть,
За крестоносцами на свете…
(Не всякий меч приносит честь),
И у Него любимцы есть –
Душою чистые, как дети…

Ударим же в колокола!
Когда вокруг все непонятно,
Нам не мешает добела
Отмыть историю, без «пряток»!

           IV

          1917

Кто ж не попал под обаянье
Свободы, разума? На свет,
Презрев чины, различья, званья,
Бежали все, – и млад и сед!
Примером Франции дышал
Державный, старый броненосец,
И кто б тогда предугадал
Семнадцатую злую осень?
Зачем нам волосы ерошить?
Допустим, не отрекся царь, –
Истории пути-дорожки
Окутала б другая гарь!
К тому ж еще одна ремарка:
Тогда, в той памятной волне
Синод сменен на Патриарха…
Все ждали чуда на коне…

Хоть был красив в своем седле,
Не удержался б царь на вате,
Умы напоминали кратер,
Крестьянин сохнул по земле,
И по лопате, и по хате,
Оружье побросали братья…
И сами отреклись Оне!

Где свет, там ожидают тени
Свой выход, выплеск, марш-бросок!
Где Саша Керенский на сцене,
Земляк – за сценой и дружок!
А деньги, что ж? России сильной
Боялся Запад с давних пор!
От Вавилонов, Абиссиний –
Ее все били, били, били, –
Она ж – хваталась за топор!
Когда ей позволялся выбор?
В равнине снежной, между гор,
Огнем крестили, плетью, дыбой…
И слева – вор и справа – вор,
И в эпилоге – вождь и Выборг,
И продразверстка, тиф и мор!

             V

            1937

          «Печлаг»

Все горячей и горячей
Под лампой в несколько свечей,
Ей память прошлое листает:
Покачивало их слегка.
В тайге печорской, у пенька
Их мучил тиф… Вспорхнули стаи
От озерка у родника,
Они на волю улетали…
«Ах, как та воля далека!»

Скорей, беги, беги же, Аня!
В тайге печорской уж костры,
Скорее, Аня, будет баня,
Все будут голы и равны!»

Дождь лил и лил! Этап «Печлага»
Шестые сутки чай не пил!
Конвой держался. Спирта фляга
Им полагалась. Тиф косил!
Косил… Так что ж, микроб умен,
В его веселом карнавале
Погибнут те, кому зачтен
Весь «Краткий курс» на перевале!
Но и конвой был обречен
Предстать пред очи «громовержца»,
Пусть с карабином за плечом,
Пусть позже, но пред той же дверцей!

Всех «политических зека»
Собрал начальник у пенька:
– Хоть вы – враги, но все же, все же, –
Вы грамотеи и построже,
Чем этот сброд и шонтропа –
Воров и жуликов толпа!
Вы верить, все ж, не перестали,
Что правда есть! Товарищ Сталин,
Марксизма сын, рулями правит.
И, если курс не тот, – поправит,
Простит! Но как дойти, дожить?
Тиф косит! Дождь! Что предложить?
Ведь вы когда-то побеждали…

Покачивало их слегка.
В тайге печорской, у пенька,
Увидев, как вспорхнули стаи
От озерка у родника,
Зека о воле размечтались …
– Мы крепче и брони, и стали…
– Там разберутся «на верхах!»…
И совещаться тут же стали,
Забыв, как воля далека!

          VI

     Опять – мы!

Ха, ха! Мы это пережили!
Не замечаем удальца,
Которому мы одолжили…
А в притче-правде – два конца!!
Ее читают, слышат дети,
А дождь проходит, снова льет.
И за рассветами  – рассветы, –
Игра в «замри»… Пускай замрет
Тот миг, в игре, в старинном сказе:
Пусть – луг иль поле, два юнца
В восторге, с палками, в экстазе
Сошлись на битву… Ждем конца!

Задумываемся не особо,
В чем – правды суть, и как нам жить?
Но, как всегда, убиты оба,
Ведь должен кто-то правым быть?

Один убит, другой убит…
В мочало – палка, правда – тоньше!
А на краю Христос стоит:
«Себя не любите вы больше?
Забыли про единый храм,
Про Землю, что болеет очень,
Спасаясь по своим углам,
В «последний нонешний денечек»?

В тоске по рыбке золотой,
Под разлитыми небесами,
Шеренгами – опять на бой –
К трагедии и новой драме,

С горшка едва – бежать к рассвету,
Дубиной выправлять века.
Легко бить то, что без ответа…
Не исправляют вас века!»

Допустим так,
Зачем – под стяг?
На смертный бой с какой-то тучей?
В которой затаился враг
Народный… Что там Гитлер с Дуче?

Про них нам помнить – много ль проку?
Забыв, что к храму лишь одна
Дорога, и подставив щеку,
Спасемся сами… Тишина…

Смиренно, тихо на рассвете,
Испив судьбу свою до дна,
Войдем в него, как входят дети, –
Воздастся сторицей сполна…

              VII

   Земляная баня в вечной мерзлоте

А дождь все льет, не перестанет…
И горше все, и нет врачей…
Ей память прошлое листает,
Под лампой в несколько свечей
Скорей, беги, беги же, Аня!
………………………………………………
Привал объявлен, хвою валят
И жгут огромные костры…
Одежду всю конвой сжигает…
С водою в ямах кости парят,
Лесные травы в бочках варят
И тем отваром утоляют
Сухую жажду. Все равны!
И голы все! Мужской и женский
Этап смешался! Нет вины,
Статей, конвоя, сатаны,
Оппортунистов, отщепенцев, –
Пред «громовержцем» все равны!
Все странники больной страны!

Печерский дождь седой метелью
Вдруг обернулся до весны…
Добрел этап, чтоб на прицеле
Жизнь задержать до седины…

          VIII
 
        Оборотень

Теперь пойди-ка и проверь-ка, –
Кому обязаны, должны?
В таких делах, где жизнь – копейка, –
Судьба – вихор большой волны.

В таких вещах начало важно,
Зачином подвиги сильны!
Спасла девчоночка, со стажем
«Комсы» и опытом войны…

Гражданской, той, что захватила
С собой в объятья чистотой
Идей древнейших, в скорби стылой, –
Страна – своею простотой!

Куда их только не носила
Судьба на крыльях, первых тех!
Вот эпизод: в разведке было…
Поимка и допрос при всех.

Допросчик, капитан у белых,
Один вопрос все задавал:
«Зачем в мужское влезли дело?
Ведь вы – дворянка, я слыхал!
С образованьем – верить в чушь,
В свободу, равенство и братство,
Когда кругом такая глушь,
С кем в «светлое» войдете царство?
С тем мужиком, что сжег усадьбу
И голубятни подпалил?
На тех, кто отчий дом ограбил
Не хватит «краснопузых» сил!»
Но «кольт» свой все же опустил,
Для виду прострелив настил!
«Беги! История рассудит!
А, за тебя Бог не осудит…
И впредь не попадайся мне…»

И вот в Печорской стороне, –
Он – конвоир, большой начальник,
В петлицах – звезды, на ремне –
Все тот же «кольт»! Но тиф – не праздник!
Он ухмыльнулся, как во сне,
Узнав ее в колонне женской,
Сказал: «Так свиделись оне!»
Кто ж победил на той, гражданской,
На той неистовой войне?

«Я вас узнал! Конечно, мы
Не те уже! Но лечь костьми!
В стране больной – в одной мы ступе, –
Я – конвоир, а вы – преступник,

Я – старый циник и старик.
Сюжет все тот же, только глупый:
За вами – долг, вы мне – должник!
Зажечь костры! Считайте трупы.

Я – грешник, ухожу на волю,
Конечно, – в ад, – и без перин…
Но умереть хочу, как воин:
Землянку ройте – карантин!

Микроб – один, и общ – пуд соли!
Добавим в печь страны поленьев,
Тиф – господин, я тоже болен,
Уменьшим едоков волненье!
И, если выживите, – квиты!
Хотя уж наши карты биты!»
Кто ж победил на той, гражданской,
На той неистовой войне?
Вот так и свиделись оне!

          IX

         1941

         Война

Из полымя в огонь – война!
На всех – единая казна
Из унижений да из пыток…
Для первых тех барак – ошибка,
И общая на всех вина…

Какая праведность и сила
В том обреченном «громадье»,
Которое все пережило
И устояло в той беде?

Война, разруха, без прописки
Враги народа, по углам
Большой страны, нас на редиске
Растили с горем пополам.

Кино, кружки, библиотеки, –
Под барабанный бой и гам!
И подрастали дети – «зеки»,
Народ и «враг» смешался сам!

Слова меж строк в передовице
Звучали прочерком анкет:
«По год такой-то где, сестрица,
Ты побывала?.. Правда, – нет?»

Где побывала, там уж нет
Меня… Там ветер, ель и снег…»
В графе анкет – клише тех лет:
«Работы разные»… И смех!

            X

          1957

      Объятия страны

Но вот настал день приодетый:
Гранит, обком, речной вокзал
В приволжском городе воспетом,
Где театр Волкова сиял.

«Состава преступленья нет», –
Один – на всех, один – на всех
Восстановили партбилет,
Списав вину на общий грех!

В воде – огни, а в карих – слезы,
В глазах, которым уж давно
Привычны все метаморфозы,
Как надоевшее кино!
 
«Вам за отсутствием вины
Вновь восстановлен долгий стаж!
Вы вновь в объятиях страны!»
… Без извинений сей пассаж…

Не радость, а обида гложет.
Уж лучше виноватой быть…
Вручавшего билет, похожи
Глаза на те, что не забыть!

Рот – золотой, зуб – наизнанку,
Ухмылка циника и стать…
Кто ж победил на той, гражданской?
Тиф, голод и … мать!

Все пережито, пережито,
Вожди зарыты, шлюзы сбиты…
Не зря этапом перевита
Стезя тех первых, знаменитых…
И, мненье есть, что, мол, не зря,
Им, уцелевшим – три рубля…
Хоть многовато, но не зря!

            XI

           След

Лес как валили, так и валят,
И к кепке – френч, прицел – к глазам…
А воля вышками мигает
Под звездами другим мирам! 
Деревне Туношна, забытой
Окну, которое не мыто,
И посылается заря,
Предсмертная… Все, пережито,
На три рубля – не зря, не зря…

Уснули мухи, смерть витает,
Под лампой в несколько свечей,
И память прошлое листает
В палате грязной, без врачей:
«Скорей, беги, беги же, Аня!
В тайге печорской уж костры,
Скорее, Аня, будет баня,
Все будут голы и равны!
Скорей, скорее, миг остался…

Но тут детдомовец вмешался,
Он помнил с самых ранних лет,
Как в детприемнике метался, –
Отмыт до блеска был скелет!
Розовощекой, молодой
Девчонкой, что гналась по лаве
Угля, рискуя головой…
Он пойман был тогда в облаве.

А дальше – школа и букварь,
«Мы не рабы, рабы не мы!»
Не пригодился тот словарь,
Хоть не рабы, но мы – немы!
Зачем словарь тот в «пересыльной»,
В тюремной камере, средь нар,
Куда отправил их «всесильный»,
Как порченный умом товар!
…………………………………………….
Мужская камера сияет,
Раздатчицу втолкнули к ним.
Случайно, в шутку, кто там знает?!
«Сейчас мы с ней поговорим!

Соорудим «трамвай желаний»…
Круг похотливых грязных тел
Разорван вдруг: «Бегите, Аня!
Я задержу их!» Сам, как мел.
………………………………………………..
Погон менялся на петлички,
В петличках ромб – опять в погон,
Теперь уж в новой перекличке,
Хоть сединою убелен,
Тот беспризорник по привычке
Секретаря назвал по кличке
Тех приснопамятных времен:
«Ты знаешь, кто там умирает
На серых, грязных простынях?
Ее давно вся область знает
За доброту и «стаж» в «Крестах»!
А стаж партийный, ого-го!
Тебе, засранцу, и не снился!»
И за брюшко схватил того,
Попал в живое… Не забылся,
Этап и кольт, дождь и конвой
«Неужли, Аня? Прослезился,
«Она жива, и я – живой!»

Глаз оживился, глас командный:
На проводе – сам генерал,
Хирург военный, самый главный:
«Конечно! Срочно!» – приказал.

Летит военный вертолет,
Верст на пяток поверг округу
Всю в шок, затих и сел на лед:
Главврач в окно глядит с испугом.

Скорее простыни менять,
Горшки, бинты и мыть посуду…
Но поздно! «Хватит воровать», –
Сказали ей. «Больше не буду!»

Носилки скорбно уносили
Ту, чей диагноз: «помирать»!
И увезли. Врача простили!
Россия все ж, как не понять?

Диагноз сбылся, генеральше
Светило-доктор, сняв халат,
Сказал, жуя: «Чуть-чуть бы раньше,
Могла ходить бы на парад!
Простая язва, и летальный
Исход здесь только оттого,
Что в той больнице «гениальной»
Нет грамотных ни одного!
Съев винегрет под звон хрустальный,
Светило то в себя ушло,
В тот звон далекий и кандальный,
Сказав: « Оттуда все пошло!»

            XII

           Дождь

Дождь лил и лил. Бездонный омут!
Но только кверху, где печаль,
Был запрокинут и не тронут…
Кому в России слезы жаль?

Церквушка белая отпела
Тебя шатрами куполов,
Береза белая стерпела
Беспомощность обильных слов!
Листвой поникшей отзвенела
Всю требу и молитвослов!

Дождь лил и лил. На старый домик
С тоской гляжу я, – в никуда!
Дом заводской, как старый томик
Некрасова… Парк у пруда!
Ты у окна его сидела,
Мечтала, плакала, хотела…
О чем? Кому – какое дело?
Чужие боли – ерунда!

Дождь лил и льет. В дверном проеме
Являешься с тех самых пор
До сих, в печальном окоеме!
Больной душе – немой укор!
С тех пор, – с оглядкою шаги,
И дни быстрей, и годы строже!
Все пред тобой едины, Боже,
Друзья народа и враги!

Но все же, все же, все же, все же,
Нам грезится. Что мы похожи
В преддверье новых пепелищ
Репьем и травами кладбищ!

            XIII

          Могила

Дождь перестал! Поклон прощальный
Твоей землице из-за туч,
Из-за ветлы пирамидальной
Принес горячий солнца луч.

И миг, который так печален
Напоминаньем о былом
И о грядущем, был прославлен
Вдруг радугой, – на голубом!

Земля парила, и взлетела
Вдруг голубица, ширя взмах,
От той могилы, что темнела
У той березы, в трех шагах.

Она одна была, могилка,
У той березы молодой…
Но годы шли. И под сурдинку
Могил вытягивался строй.

Ложились там и тот и этот,
И враг, и друг, по смерти–свой.
Светило-врач, конвой воспетый,
Этапник, воин и герой!
А те, кто жил, рассвет встречая
За повседневной суетой,
Тот бугорок не навещали
Лет десять с даты грустной той.

           XIV

           Шаги

На могильном камушке,
На краю у кладбища,
Червь зашевелился!
А на сердце, с краешку,
Где надежды пастбище,
Ангел появился!

Стрелы кары – за спиной!
В сердце старом – перебой!

Присмирел, поник седок,
Поуняло силищу!
В сердце колет вороток –
Над собой судилище!

Тетива не рвись, сорвись!
В рану старую, как соль!
Улети, стрела, не ввысь,
А в былую рану, боль!

Сердца каменную стужу!
Те, свернулись что внутри,
Слезы выплесни наружу!

Вкруг березы той хожу,
От креста и до креста,
Бугорка не нахожу,
И у праха – теснота!

И с тех пор – шаги, шаги,
Как и годы, ежась.
Все шуршат: «Беги, беги,
Аня!.. И ты тоже!»

7 ноября  2002 – 1 мая  2004