Четверостишия

В прозаической миниатюре "Еретикон" критик Сергей Фаустов назвал Сопина японским поэтом, аргументировав цветисто:

"Я мечтаю его стихи читать на японском языке - написанные иероглифами. Иероглифы изображают разорванную колючую проволоку империи гостеррора и лжи. Они изображают колючую проволоку человеческой глупости и лжи.
Стихи Сопина разрывают колючую проволоку несвободы, поэтому они должны быть написаны иероглифами! Я это утверждаю с восклицательным знаком».

Вряд ли японец согласится с таким одиозным толкованием своего исторического письма, но вот по краткости и афористичности некоторые стихи Михаила действительно приближаются к китайско-японским формам хокку или танка.

Некоторые из них возникали как четверостишия сразу. Привычная картина: Миша ходит по комнате взад-вперед, рифмует и вдруг выдает нечто, что немедленно надо записать (если не сделать сразу, можно забыть и потом не вспомнить). Делает это сам или просит меня, чтобы самому не искать очки. Через некоторое время обнаруживает, что найденная форма не наилучшая, предлагается вариант. Этот процесс может растягиваться на месяцы и годы, причем, по моему мнению, процесс может двигаться как в лучшую, так и в худшую сторону. Обычно в таких случаях мы говорим: "Пусть полежит".

Другие четверостишия представляют собой концовки стихов с длинным "разгонным" началом, которое, после пристального критического взгляда урезалось. Михаилу всегда было свойственно делать ударные концовки, в них он концентрировал мысль, к которой мог идти долго и извилисто, с самоповторами...

Наконец, некоторые мини-стихи возникают в памяти из давно утерянного. Это, считаю, хороший путь отбора.  Повторяли часто - вот и запомнили, а неудачное не повторяют, оно из памяти сразу вылетает.

*    *    *

Россия. Снега. Занавески.
Дорога безлюдна, пуста.
Но гордо мычат по-советски
Зашитые болью уста.

*   *   *

Если гордость наша пыль парада,
А плоды победы – дым в горсти,
С нами происходит то, что надо,
Что не может не произойти.

*     *    *
Было! На округу шла округа,
Брат на брата. Резали друг друга.
Левое и правое крыло
Красною метелью замело.

*   *    *
Белые – бандиты.
Красная – шпана.
Державные кредиты
Исчерпаны до дна.

*     *     *
Эпоха следствий и причин –
Исконно наше постоянство.
Средь переменных величин
Незыблемы война и пьянство.

*    *    *
Горбя до треска сухожилий
За пайку, водку и пшено,
Вы митингуете, как жили –
Тогда, когда разрешено.

*    *     *
Я видел жизнь
Без войн, без зон, без плача...
Мне снился сон.
А наяву – иначе.

*    *    *
«Шел в коммуну паровоз.
Оказалось – мимо.
Утонул в потоке слез,
Ни огня, ни дыма».

*    *     *
«Времена не выбирают...»
Бог с тобою, простота.
Миллионы выгорают
Без звезды и без креста.
 Потому и вымираем,
Что погибель выбираем.

*    *     *
Чужое – деспотии запах стойкий:
Бесправие. Героика. Попойки.
Свое – случайной жалости словцо
И памяти разбитое лицо.

*    *    *
Молитвы. Плач. Песни и пляски.
И в этом зверином лесу
Себя в инвалидной коляске
Я в «светлое завтра» везу.

*   *   *
Мне страна подарила
Стальной, не терновый венок.
Я за несколько лет
Стал на десять веков одинок.

*    *    *
Никак не спутать, чей тут след:
Пьянь. Вырожденческая снулость.
В дичайшую дремучесть лет
Шагнула мысль. И не вернулась.

*   *   *
Я тону в людской словесной ржави:
Не кочевник и не вечный жид.
Жизнь моя принадлежит державе.
Смерть моя принадлежит державе.
Что же лично мне принадлежит?

*    *     *
Друг стал похожим на врага,
А враг на друга...
Смятость. Снулость.
Все возвратилось в берега.
Все на круги свои вернулось.

*   *   *
«Стой, че-ло-век!»
Застыл я, не дыша.
Ржавь проволоки,
Пихты да березы.
Я камень сдвинул – а под ним душа.
Прильнул к травинкам – зазвенели слезы.

*    *   *
Есть свет в осмысленной беде!
Нет смысла – с вымыслом бороться.
Я знаю: никогда, нигде
При жизни жизнь не удается.

*    *    *
Несет по жизни человек
Глаза и ордена
И говорит: «Двадцатый век...»
А слышится – война.

*    *    *
Переход затменья в темнолунье.
Ни фонарика, ни бубенца.
Убивающее накануне
Над Россией длится без конца.

*    *    *
Враждебность, зависть, ханжество, вражда –
Сидят и ждут, пока сойдутся двое.
Нам не избыть традиций никогда:
Ни зла, ни войн, ни хамства, ни запоя.

*    *    *

Ты один, я один, каждый смертный один...
Вместе – пасынки века.
Я ищу тебя средь лиховертных годин,
Где ты, сын человека?



*    *    *
Над весной моей – белым-бело.
По былому – снега намело.
Давняя обида и беда –
Со стекла оконного вода.

*   *   *
Стынет мысль. Угасают лета.
К этим дням не теряй снисхожденья!
Может, вера твоя – слепота?
Может, правда твоя – клевета?
А сужденья твои – заблужденья?

*     *     *   
Пафос запекшийся болью
В светлых зрачках дурака –
Строят невольники волю
Не на года, на  века… 

*    *    *
Война, война.
Распятый страхом тыл застыл.
Мой длится путь по лихополью.
Я общества щадящего не помню.               
Безвременьем убитых не забыл.

*    *    *
Рухнули своды идей –
Красные, звездные своды.
Призраки вольных людей
Стонут под игом свободы.

*   *   *
Пришли года.
Ушла беда.
Вдаль над тропинкой –
Корка льда.

*    *   *
Если нет жизни иной –
Радость уходит, слабея.
Смейтесь, друзья, надо мной,
Смейтесь до горе-забвенья.

*    *   *
С тех пор, как был распят Христос,
Войной шла милость на немилость.
Так много крови пролилось,
Чтоб ничего не изменилось.

        *    *    *
Метнул прицельно в форточку фугас,
Свернул в кусты и вымолвил устало:
«Какой светильник разума угас!
Какое сердце биться перестало!»

*    *    *
Бродил я по материкам
И понял: «Боже мой!
Ты – не помощник дуракам,
И мы – пример живой».

*   *   *
Тихо-тихо-тихо
Облетает снег
Нынешнего лиха
В мой вчерашний смех...

*    *    *
Мир проигрывает раунд.
Хлеб золой боев пропах.
Мои мысли отмирают.
Мои просьбы догорают
На обугленных губах.

*   *   *
Держава, властная держава...
В эпоху черного крыла
Твоя незыблемая слава
Моей трагедией была.