Буратино, выдавший семейную тайну

Вот так, от скуки, и начинаешь писать прозу. Юношеские мечты, отражённые в еле-еле ритмически функционирующих виршах, уступают место средних лет изрядно-поизношенности. Спозаранку, симптоматичная синева вкругоглазных мешков пугает, настораживает и забывается, оттолкнутая так называемыми насущными проблемами. Стоицизм, отождествлённый с мужественностью, можно теперь принимать в таблетках, подобно Виагре. Паломничество в страны Востока отложено на неопределенный срок.

Опростившись уже до неузнаваемости, чуть не до уровня амёбы, ползёт мешок с костями до автомобиля. Едет, как робот, автоматически притормаживая там, где - знает уже - спрятался полицейский с радаром. Автоматически слегка кивает он головой в такт музыке драм-энд-бэйсс. Бинокль глаз, некогда цейсовский, теперь астигматически щурится на солнечный свет и его отблески, прячется за каменные плиты солнцезащитных очков.

Троянская лошадь амбивалентно жуёт траву с газона.

Лиргерой ощущает себя так, как та самая, знаменитая офицерская вдова, что сама себя высекла. Муха, бьющаяся о стекло. Рыба, хвостом об лёд. Александр Матросов - на амбразуру.

На выжженной напалмом земле многие годы спустя вырастают беззаботные незабудки.

Буратино по пьяни, в баре, выдаёт семейную тайну навострившему алюминиевые уши Железному Дровосеку.

Лиргерой, уплатив проститутке и выпустив её через дверь гостиничной комнаты общего типа, забирается в наполненную до краёв тёплой водой ванну, закуривает... долгим взглядом окидывает свои тонкие запястья с набухшими венами, потом - на бритву, словно бы невзначай поблёскивающую сталью из раскрытой молнии несессера. Лиргерой засыпает в ванне; сигарета, обуглившись до фильтра, выпадает из его рта; с тихим шипением она угасает, кося невидимым глазом на рифы из волосатых загорелых ног лиргероя, сложенных крест-накрест и торчащих необитаемыми, почти без растительности, островами колен из всё быстрее остывающей воды.